Кирилл Серебренитский: За Либерийскую партию! (немножко юмора)

- У меня дикое  рвение общественной деятельности сейчас.  Я уже почти два месяца убеждённая либерийка, - сказала Инесса, - ну, ты же знаешь, что это такое? Либерийцы - мы - такие же как вы, как либералы, только глубже. От слова "лейборист", то есть свобода. Я вот что думаю: недавно вот возникла новая коммунистическая партия, не КПРФ, а глубже. Которая не за прошлое, а за будущее. Давай туда вступим?

- Как это? - сказала Владилен Аронович,  -  каким образом компартия совмещается с либеральными убеждениями? Это же противоположные полюса политического спектра. 

- Этот спектральный анализ давно устарел, - сказала Инесса, -  Мне кажется, ты застрял на уровне австразийской экономической школы. Да, я не спорю, в тридцать седьмом году коммунисты были тотализаторы, но сейчас они стали совсем другие. Настоящие коммунисты все вернулись к истокам Маркса. В начальной своей плоскости мы все, и коммунисты, и либералы, и либерийцы, и демократы,  - от слова "свобода". Это одно слово, просто оно то на греческом, то на римском.  Свободу же Маркс первым научно сформатировал.  Значит, мы все марксисты.

- Ничего подобного,  - сказал Владилен Аронович,  - вот разве что в философском аспекте ещё можно было бы утверждать нечто подобное, да и это было бы весьма спорно, но при первом же переходе в социальное измерение, наоборот...

- Так и  я тоже наоборот, ещё как, - сказала Инесса, - но главное же не в этом. Главное то, что мы все против капитального строительства, как в девяностые. Я сама не коммунистка,  конечно, Боже упаси. Меня не устраивает, что  коммунисты только за простой народ. Я  - за весь народ, и за простой, и за непростой. Хотя я сама из простого народа, я в пятнадцать лет в зоопарке работала на полставке, там мама была кассиром, а я просто. Знаешь, сколько слон срёт? Но то, что я не коммунистка - это же не мешает вступить в коммунистическую партию, согласен?  

- Не согласен, - сказал Владилен Аронович. 

- Ты просто иллюзионист,  - продолжала Инесса, - а сейчас уже не то время. Мне главное - свобода в целом и права бесправных. Я вот, например, женщина маленького роста, метр пятьдесят девять, и далее буду только уменьшаться в высоту, в связи с глобальным потеплением. Я вот думаю, надо начинать борьбу за права таких, как я. Почему всё вокруг такое высокое? Ни до чего не дотянуться, что в метро, что в политике. Я не феноменистка, но я за равноправие всего. Почему права человека есть, а прав женщины до сих пор нет? Это  дикий  патриарх. Двадцать третий  век же на дворе, ой, двадцать первый то есть. Это тысячелетие двадцать третье, всё время цифры путаю. Так вот, по делу: я уже решила об этом, и о многом другом,  написать в Страхбургские международные трибуналы. Только вот надо же писать по-гаагски, а я же не знаю гаагского языка. Слушай, кстати, - а у тебя есть кто-нибудь, кто знает гаагский? 

- Гаага - это в Нидерландах, там язык нидерландский, - сказал Владилен Аронович, - А Страсбург - это ...

- Я знаю, это в Люксенштейне или там в Лифтенбурге. А толку-то? Лифтенбургского я тоже не знаю. Стой, а разве нидерландский - это не мёртвый язык? Они же все вымерли полмиллиона лет назад, в нижний юрьевский период. Вместе с бронхозаврами и шхеродактилями. . 

- Кто вымер? - уточнил Владилен Аронович. 

- Неандерланцы, кто. Это же был великий ледоходный период, они все простудились и заиндевели, и умерли от ковида. Я фильм видела. Это была тупиковая ветвь развития цивильности. Они не успели изобрести одеяло. А мы, андерланцы, оказались не тупиковые, и вовремя изобрели постельные принадлежности. Мы выжили, а они  вымерзли. Поэтому антропографы их так и назвали  - не-андерландцы,. Так что это древний мёртвый язык. Хотя да, всякое же бывает. Вот шотландцы, они же говорят на ирландском, а это тоже мёртвый язык. Кстати, о языках: я не шучу насчёт международных трибуналов.  Давай искать, кто там у нас знает какой-нибудь язык, который понимают в Страхбурге.  

- Да просто английский нужен, - терпеливо поддерживал беседу Владилен Аронович. - Его везде все понимают. Писать лучше на английском. 

- Это я знаю, конечно, - сказала Инесса, - я сама англиш учила, и в школе, и на высшем, мне почти одни пятёрки ставили все, ес, донт хезычит, сэйр.  У меня было коксфордкое  произношение, меня даже хотели в Комбригдж  отправить по обмену утечки умов. Но потом у меня случился такой странный психологический эффект из области биохимверизма: как только получила я диплом балаклавра, - такое счастье, уф, наконец-то это всё закончилось. Мне прямо петь хотелось. Я и запела. И вот, не поверишь,  - как допела до конца, открыла я этот диплом, хотела прочитать подробнее, что там написано, и в эту самую секунду   - вжжух, - весь энглиш из меня вылетел. Как пылесосом вытянуло. Сейчас я даже алфавит не помню чем заканчивается. 

- А где ты училась? - сппросил Владилен Аровнович. 

- На журфаке МГУ, конечно, - сказала Инесса, - Я всю жизнь только по специальности работаю, если не считать зоопарка. Журналистика - это с детства мой призыв.