В европейском нарративе революционной истории, перехода от буржуазной к пролетарской революции, 1789-й, 1848-й и 1917-й годы считаются вехами. Даже у марскистских историков вроде Эрика Хобсбаума гаитянская революция либо не упоминалась, либо упоминалась вскользь, как отметил гаитянский историк Мишель-Рольф Трулио в 1995-м году в своём исследовании «Silencing the Past» об взаимоотношениях власти и историографии. Она считалась, в лучшем случае, экзотическим отпрыском Великой Французской революции 1789-го года в Карибском море без какого-либо дальнейшего влияния на ход глобальной истории. Для современников же это было совсем по-другому, европейская и североамериканская общественность пережила травматический шок.
Саркастические песни, забастовки, нападения — революция закипает
Санто-Доминго, так Гаити называлось до провозглашения независимости в 1-го января 1804-го года, было с 1697-го французской колонией и с 1780-го не каким-нибудь крошечным пограничным постом французской колониальной империи, а одним из глобально значимых центров раннекапиталистического накопления богатства, в котором производились эксперименты с самыми современными методиками производства и эксплуатации. Тут производилась половина мирового предложения сахара и кофе — тогда они ещё не были дешёвыми продуктами потребления, но являлись дорогостоящими принадлежностями культуры Просвещения. За годы до революции Санто-Доминго переживало небывалый экономический подъём и стало основным закупщиком похищенных в Африке людей. Полмиллиона рабов, треть их них — женщины, эксплуатировались на восьми тысячах сахарных и кофейных плантаций буквально до смерти; им противостояли всего лишь 30000 белых и 28000 вольных gens de couleur. Без военной поддержки со стороны колониальной Франции это экстремальное классовое расслоение едва ли можно было сохранять стабильным. Но периодически возникали и конфликты между метрополией и белыми господами на Санто-Доминго, речь в которых заходила и о стабилизации форм жесточайшей эксплуатации.
В это время сопротивление рабов становится повседневным — его формы простираются от издевательских песен до забастовок и образования банд из сбежавших в горы рабов. Накануне революции, однако, сделать это становится всё сложнее, т.к. колониальные господа устраивают по всей стране и давже в горных регионах, где возделывается кофе, плантации и выжигают леса. Есть возможность скрыться в городах, о чём свидетельствует довольно активная торговля подельными документами. В 1784-м и 1787-м Франция принимает два декрета, которые гарантируют рабам определённое право подавать жалобы в местные администрации — что очень разозлило владельцев плантаций, усматривавших в этом причины дальнейших протестов.
К 1791-му году повседневное сопротивление настолько нарастает, что рабовладельцы начинают всё больше и больше паниковать — они находятся в постоянном ожидании восстания. В городах начинаются нападения на белокожих, рабы отравляют хозяев плантаций, банды периодически совершают набеги на плантации, чтобы пополнить запасы продовольствия, инструментов и оружия. Особую головную боль белым хозяевам доставляет растущее число образованных рабов, умеющих читать и писать, посредством которых быстро распространяются новости из революционной Франции, из аболиционистских кругов или с соседних плантаций. Санто-Доминго находится в предреволюционном состоянии.
Рабовладельцы всего мира, бойтесь!
В Августе 1791-го года начинается открытое восстание рабов, которое нападает на институт рабства как таковой — чего «мудро» постарались избежать провозглашавшие всеобщие права человека в Париже в 1789-м. Откуда бы им было тогда взять такие сущностно необходимые для «революционных дебатов» принадлежности как кофе, сахар и табак? С того момента начинается запутанная двенадцатилетняя революция, в которой в различных комбинациях друг на друга накладываются три различные цели: гражданское равенство gens de couleur, национальная независимость и отмена рабства. Выдающимся политическим и военным предводителем восстания становится Туссен Лувертюр, бывший раб. В июне 1802-го он попадает в плен к французам; к тому времени позиции его в рядах соратиников уже были слабы — из-за слишком авторитарного стиля руководства.
На его место заступает Жан-Жак Дессалин, тоже бывший раб, служивший во французской армии во время борьбы против британских и испанских войск. Когда он понимает, что Наполеон намеревается снова ввести рабство на всех карибских островах, он успешно организует борьбу против французских войск. 1-го января 1804-го года, после отступления французской армии, Дессалин провозглашает независимость страны, для которой революционеры сознательно выбирают имя, происходящее не с Запада, а из языка бывшего коренного населения острова: «аити», горная местность. На обвинения а варварском убийстве всех белых, Дессалин отвечает: «Эти безжалостные враги прав человека наказаны за свои преступления. Мы срубили дерево рабства и предрассудков. Люди Гаити были жертвами белых французов и сделали то, что было необходимым, чтобы защитить свою свободу. Белые были настоящими каннибалами, и мы расплатились с ними преступлением за преступление, войной за войну, позорным делом за позорное дело. Я спас свою страну. Я отомстил за Америку». Во второй статье новой конституции говорится: «Рабство отменяется навсегда». Четырнадцатая статья отвергает расизм в такой манере, о которой герои европейского Просвещения не могли и помыслить. Там значится: «Поскольку все различия по цвету кожи между детьми одной и той же семьи должны прекратиться, все гаитяне с этого момента считаются чернокожими».
Гаитянская революция нагнала страху на рабовладельцев по всему миру и вдохновила рабов на новые восстания и новое чувство, что эта система эксплуатации ничем не может быть оправдана. Армии трёх самых могущественных госудасртв мира — Франции, Испании и Англии — потерпели при попытке стабилизировать рабовладельческую экономику на острове кровавое поражение. Лишь этот опыт породил необходимость придать эксплуатации по всему миру новую юридическую форму — собственно, «наёмного труда», который стал идеалом и центральной легитимационной фигурой современного капитализма. Присвоение чужого труда, тем самым, принимает видимость свободных договорных отношений, при которых труд обменивается на зарплату, в то время как для Маркса обмен происходит лишь видимо, а зарплата служит лишь для «поддержания штанов» наёмных рабов. В категории «заработной платы» он видит вывернутую наизнанку видимость, на которой основываются «все правовые представления как работника, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа хозяйствования, все её иллюзии свободы». Сюзан Бук-Морс, попытавшаяся доказать влияние Гаитянской революции на диалектику господина и раба у Гегеля (ak 562), считает это приятие наёмного труда величайшим поражением европейского рабочего движения.
Рабство не было докапиталистическим
Уже в 1807-м году Англия запретила работорговлю, а в 1833-м и само рабство. Британская империя претендовала на роль мирового геегмона, который мог бы удержать вместе глобальный капитализм со всеми его противоречиями. Помимо превосходящих сил флота империя опиралась на идею гуманитарной миссии освобождения мира от рабства и превращения его под вывеской «свободного наёмного труда» в один огромный трудовой лагерь. Одновременно с этим рассказы о «варварской жестокости» восстающих рабов — если их недостаточно быстро вычёркивали из учебников истории — служили первыми зачатками биологического псевдонаучного расизма, который с середины 19-го столетия стал основным элементом глобальных форм разделения рабочего класса при капитализме.
В левых кругах строгое разделение на «докапиталистическое» рабство и «свободный наёмный труд», которое, якобы, обосновывается Марксом, долго скрывало ту центральную роль, которую играло то современное, чрезвычайно капиталистическое рабство в первой фазе глобального капиталистического накопления 17-го и 18-го веков. Поэтому Сирил Джеймс по праву отнёс это восстание «чёрных якобинцев» в своем одноимённом сочинении 1938-го года к истории пролетарской борьбы. В англо- и франкоязычном пространстве за последние годы была опубликована масса исследований Гаитянской революции, убедительно показывающих невероятное мировое политическое значение и «современный» характер этой революции. До сегодняшнего дня поддерживается разделение между нарративами «black power» и европейского «рабочего движения», возникшее после Гаитянской революции. При этом само это фатальное разделение помогает политически и экономически стабилизировать глобальную систему капиталистической эксплуатации.
Перевод с немецкого. Analyse & Kritik, Nr. 619, сентябрь 2016 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий