Михаэль Шрайбман: Почему анархизм исчез в его бастионах - Южной Европе и Южной Америке

Анархизм был силен в конце 19-го - первой половине 20-го столетий. Он был классовым движением, т.е. движением работников, направленным против буржуазии. Впрочем, все социальные революции были классовыми, иных не бывает. Но анархизм был сильным, прежде всего, в южной Европе (Италия, Испания) и Южной Америке (прежде всего, Аргентина). Секции Антиавторитарного (бакунинского) Интернационала в Испании достигли расцвета в 1870х гг. Затем последовал спад, но испанский анархизм возродился в 20-м столетии.

Почему? Он опирался на элементы цивилизации, которые в настоящее время почти утрачены. 

Чем-то эти регионы напоминали Кавказ, даже не современный, а более ранний.  Последний водонос в Испании считал себя воином - защитником семьи\поселения. Народ боготворил ножевые дуэли в Италии. Нож стал шпагой бедных. В Аргентине  так же сложилась народная культура ножевого боя, воспетая в произведениях Хорхе Луиса Борхеса. Власти все прекрасно понимали и стремились ликвидировать эту народную культуру и запретить ношение ножей. 

Увольнение с фабрики или иные действия бизнесменов, имевшие негативные последствия для работников, воспринималось не как экономический акт, а как унижение честного труженника, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Считая, что нельзя вызвать на дуэль босса, работники вызывали на дуэль государство, которое его охраняло.

Классовая борьба, забастовка за прекращение увольнений или за повышение зарплаты, быстро приобретали особый характер. В Южной Европе она становилась "революционной гимнастикой" по Михаилу Бакунину: не только способом организации федерации самоуправляющихся коллективов, но и подготовкой восстания таких коллективов. С точки зрения анархистов забастовка, заканчивающаяся мирным соглашением с боссом (колдоговором с взаимными обязательствами), не вела к развитию у работников анти-капиталистического сознания, а, напротив, настраивала их на сотрудничество с капиталистами, следовательно, была бесполезна с точки зрения цели преобразования общества. 

Ведь главным элементом южноевропейского анархизма было милленаристское мышление, берущее начало у ранних христиан, павликиан, катаров, иоахимитов и иных древних религиозных течений: "В конечном счете, только борьба за царство божье на Земле имеет смысл, борьба за мир, где не будет рабов и господ, имущество станет общим, а главным принципом будет жизнь в братской общине, как у первых христиан".  

Целые села и города шли за проповедниками анархо-коммунизма. То, что большинство идейных анархистов были атеистами, не играло роли. Джеральд Бранан так описал распространение анархизма в Андалуссии, где он стал могущественной силой на полстолетия: "Идея, как ей называли, передавалась от деревни к деревне анархистскими "апостолами". В бараках батраков при свете масляного светильника "апостолы" говорили о свободе, равенстве, справедливости восхищённым слушателям. В городках и деревушках возникали маленькие кружки, начинавшие проводить ночные занятия. На них многие учились грамоте, здесь велась антирелигиозная пропаганда, людей убеждали в превосходстве трезвого образа жизни, вегетарианства... Но самой характерной чертой андалусского анархизма была вера в неизбежность наступления золотого века. Каждое новое продвижение вперёд, каждая стачка рассматривались как ступень на пути к новой эре, эре изобилия." 

Джордж Вудкок пишет об испанском анархизме более поздней эпохи (30е гг 20 века), упоминая так же о коллективистских древних традициях: "Испания, с её традициями деревенской демократии коммунальной деятельности, была страной, самим ходом истории подготовленной к этим событиям. В сельских районах Наварры, Астурии и Пиренейских горах издавна существовали деревни, где земля и скот находились в общественной собственности. Традиции золотого века крестьянского коммунизма выжили даже на юге, где земля была разделена на большие латифундии, а ведь именно оттуда вербовали рабочих на фабрики Барселоны. В своей пропаганде идеи обобществления испанские анархисты обращались к ностальгической мечте об утраченном прошлом, призывая к лучшему будущему. И в деревнях и на фабриках всё начиналось довольно похоже. Помещики бежали, Гражданская гвардия истреблялась или изгонялась. Де­ревенские синдикаты НКТ (Национальная конфедерация труда - главное объединение испанских анархистов) трансформировали себя в народные ассамблеи, в которые каждый крестьянин мог обратиться по делам общины. Административные комитеты избирались и работали под постоянным надзором со стороны населения - собрания не реже раза в неделю - всё это должно было ускорить наступление либертарного коммунизма. На фабриках процесс был сходен: рабочие комитеты подотчётные общим собраниям синдикатов, технические специалисты (в некоторых случаях бывшие владельцы или управляющие) планирующие производство в соответствии со взглядами рабочих."

А вот описание у Вудкока действий анархистов в Италии в 1877 г. "Маленький отряд спустился в деревню Летино, подняв свои красно-черные флаги. В присутствии собравшихся крестьян, Кафиеро объявил о свержении короля Виктора Эммануила, а его товарищи торжественно сожгли местные записи о налогах. Крестьяне горячо поддержали последнее из этих действий, и отец Фортини, священник Летино, приветствовал анархистов как " истинных апостолов, посланных Господом, чтобы проповедать Его Божественный закон". Мушкеты были розданы сельским ополченцам, и Кафиеро убеждал людей использовать их дли защиты собственной свободы. Затем, ведомая отцом Фортини, группа анархистов достигла соседней деревни - Галло, где отец Тамбурини вышел, чтобы приветствовать их, и пошел с ними от дома к дому, крича жителям: "Ничего не бойтесь. Они - честные люди. Они собираются свергнуть власть и сжечь налоговые книги". В Галло инсургенты не только сожгли налоговые записи, но также захватили деньги в сейфе сборщика налогов и сломали счетчик, при помощи которого производили оценку размеров налогов за муку, вырабатываемую на местной мельнице. Все это привело крестьян в восторг; это было реальное доброе дело, которое помогало им сберечь несколько их лир от налогов и запутать их установление". (Впрочем, ни один человек из Летино и ни один человек из Галло не захотел примкнуть к отряду, опасаясь, что восстание не будет поддержано в остальной Италии). 

В Аргентине рабочие-анархисты создали целый мир со своими ритуалами и моральными нормами. Современная исследовательница Элен Фине описывала его следующим образом: "Анархистские организации рабочих позволяли заполнить вакуум, созданный не принадлежностью к обществу. Вступление индивида в группу борцов, то есть в ФОРА (Аргентинская Региональная Рабочая Федерация - прим.), устраняло его изоляцию и предлагало альтернативу той тяжелейшей ситуации, в которой оказались рабочие-иммигранты. Он больше не одинок, он вместе с другими, такими же как он. Речь шла об отождествлении себя с группой "проклятых", о гордости за принадлежность к оставшимся за бортом. Кроме того, здесь переворачивались буржуазные представления о том, что разбогатевшие в конкурентной борьбе представляют собой естественную элиту. Напротив, анархисты учили, что богатые - это те, кто готов загрызть ближнего ради собственного блага. Бедность - свидетельство честности, доброты, порядочности. Просто капитализм устроен так, что богатеют самые подлые, а гибнут или обрекаются на нищету самые честные. Поэтому нужно уничтожить этот общественный строй.

В Аргентине существовали такие символы, подтверждавшие принадлежность к группе "проклятьем заклейменных": красные или черно-красные знамена, похоронные ритуалы, народная иконография (образ чистой женщины), праздники, песни (наиболее известной стала песня "Дети народа"), танго. Было очень важно усиливать антипатриотическую народную традицию, которая противостояла национальным праздникам, знамени и гимну. Рабочий не должен был поддаться обману мнимого патриотического братства: "..."Славное знамя отчизны"... Они говорят тебе о родине, и тот, кого ты видишь аплодирующим в яростном раже, через пару часов придет к тебе требовать более высокой платы за твою каморку, и ты - счастливчик, если у тебя есть, чем заплатить. Если же нет, тогда ты, твои дети и твоя подруга окажитесь на улице... "О славный день!"... Они называют его славным, потому что в этот день видят нас униженными, смешными и голодными у своих ног... Уходи оттуда, рабочий, все мы для них - плебеи, пришедшие на чужой спектакль со своим дерьмом!"

Серьезной возможностью для рабочих продемонстрировать свою собственную силу были похороны, поскольку они означали оккупацию улицы - привилегированного общественного пространства. Длинные кортежи порой пересекали Буэнос-Айрес из конца в конец, их символическое значение было огромным. Мертвые становились иконами борьбы, бросали вызов власти. Такие процессии государство встречало репрессиями, подчас расстреливало, что вело к появлению новых мучеников, к новым акциям солидарности."

***

Когда определенные элементы социальной культуры были утрачены, коллективистский или коммунистический анархизм перестал существовать, и все попытки его возрождения ни к чему не привели. Но это не означает, что они невозможны в будущем. Милленаристские ереси, мечтающие о Золотом веке братства и общественной собственности, появляются в истории раз в несколько столетий из глубин классового сопротивления против неравенства и бедности. (Милленаризм (лат. mīllēnārius - "содержащий тысячу") -  мировоззрение, связанное с верой в грядущую фундаментальную трансформацию общества, после которой все изменится. Христианский милленаризм говорит о тысячелетнем Царстве Божием на Земле в конце истории).

И здесь стоит вспомнить слова Михаила Бакунина: "Нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить Социальную Революцию. Они способны произвести личные или, много, местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освещенного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, - нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящею его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать".

Вывод из этого, между прочим, тот, что леволиберальный гуманизм, пацифизм, формирование политических систем парламентского типа, сотрудничество между бизнесом и трудом, которое считается визитной карточкой социал-демократии, леволибералов, вроде Берни Сандерса и шведских с-д, современное профсоюзничество с его идеей социального партнерства с бизнесом, и представления о том, что "нет ничего дороже человеческой жизни" - абсолютно враждебны подобным импульсам. Так же, как и борьба леволибералов за лишение обычных людей права на оружие. Речь даже не о политических целях, а о базовых моральных принципах.

Исторический социально-классовый анархизм был движением народных низов, охваченным мечтой о Золотом веке братства и коллективной собственности, о мире, где не будет ни бедных, ни богатых. Он подпитывался суровыми представлениями о чести, распространенными среди жителей Южной Европы и Южной Америки. С точки зрения современных социал-демократов и леволибералов это движение, если бы они столкнулись с ним сегодня, выглядело бы как отвратительная и опасная секта.