Александр Желенин: О левой идентичности и программе новых социалистов

Вопросы идентификации левых, поднятые в статье Максима Осадчука «Быть, а не называться: к дискуссии о левом политическом проекте в Украине», актуальны, как минимум, четверть века и отнюдь не только для Украины. Однако во время российско-украинской войны они встали во весь рост и из разряда малопонятных для посторонних теоретических вопросов превратились в вопросы сугубо практические.

                                           

Если говорить коротко, то на сегодняшний день ситуация с левой идентичностью из рук вон плохая. Интернациональным, антиимперским левым постоянно необходимо долго объяснять окружающим, что они не шовинисты, а собственно левые. Однако на фоне того, что большинство левых во всем мире сегодня представляют собой именно имперский дискурс, все эти объяснения для большинства неполитизированных граждан выглядят не очень убедительно.

Истоки этого плачевного положения надо искать не в событиях нынешней российско-украинской войны и не в крушении СССР, а гораздо раньше, как минимум, с конца 30-х годов XX века.

На сегодняшний день почти все нынешние «левые», если под этим словом понимать коммунистические, значительную часть социалистических и собственно «левых» (по названию) партий, движений и организаций, как в России, так и на остальной части пост-советского пространства, да и на Западе, в массе своей представляют собой не прогрессивную, а консервативную, буржуазную, нередко добуржуазную по своим ценностям, часто откровенно контрреволюционную, силу.

То, что для Украины тема идентификации и самоидентификации левых особенно актуальна - это понятно. Украина находится в состоянии необъявленной войны с путинской Россией. Последняя, как мы помним, напала на нее в феврале 2014 года, захватила и аннексировала часть ее территории (Крым и треть Донбасса).

Учитывая тот факт, что империалистический агрессор при этом активно эксплуатировал ностальгию части жителей Восточной Украины по «советскому» «золотому веку», «советскую», красную символику, учитывая, что в качестве одного из лицемерных предлогов для агрессии РФ использовалась искусственно раскручиваемая путинскими СМИ шумиха по поводу сноса в Украине памятников деятелям советской эпохи; учитывая, что основные, номинально «левые» партии предреволюционной Украины – КПУ и СПУ заняли откровенно коллаборационистскую позицию по отношению к агрессии российского империализма против их родины; учитывая, что и почти все номинально левые партии в самой России слились со своим империалистическим правительством в шовинистическом угаре, что все они в едином порыве поддержали агрессию «своего» «родного» капитала против революционной Украины, понятно, что для большинства украинцев термин «левый» имеет стойкую ассоциацию с такими понятиями, как национальный предатель, имперец и сторонник русского шовинизма.

Отсюда стремление той небольшой части украинских левых, которые словом и делом поддержали свою революцию, а некоторые даже успели повоевать за нее, с одной стороны, отделить себя от русского шовинизма, а с другой, найти свою новую идентичность.

Однако совершенно очевидно, что эта задача касается не только украинских, но и российских левых, и левых всего мира. 

Украинский кризис выявил среди социалистов наличие двух совершенно непримиримых групп: тех, кто поддержал российский империализм в его агрессии против Украины, и тех, кто, безоговорочно выступил против него. Украинский кризис даже не расколол левых. Можно было бы сказать, что он высветил всю глубину, давно существовавшего раскола. Но и этого будет недостаточно.

Украинский кризис показал, что то ничтожное действительно левое, действительно интернациональное меньшинство, которое еще идентифицирует себя как левых и социалистов, должно отсечь от себя тех, кто, по сути, давно являются правыми. Вне зависимости от того, понимают ли они это или нет. 

При желании можно выделить еще одну группу, скажем так, «циммервальдских» левых (по названию антивоенной конференции социалистов, прошедшей в швейцарском Циммервальде в 1915 году). Им кажется, что в нынешней российско-украинской войне они заняли стерильно левую позицию. Если коротко, эта позиция состоит в том, что мы, де, в этом противостоянии России и Украины, выступаем и против российского, и против украинского капитализма. Все они, де, одним миром мазаны, а мы, де, за рабочих.

Подобную позицию, как мы помним из истории, заняла часть европейских интернациональных социалистов, включая и российских большевиков вместе с Лениным во время Первой мировой войны. Однако эта позиция логична и является левой, социалистической (коммунистической) позицией только тогда, когда основными сторонами военного конфликта являются крупные империалистические державы, руководствующиеся примерно одними и теми же целями – дележ колоний, рынков сбыта, борьба за энергоресурсы и т.д..

В Первой мировой, когда собственно и выработалась циммервальдская левая, основными участниками этой войны, помимо таких крупных империалистических хищников, как тогдашние Франция, Италия, Турция, были несколько империй: Российская, Германская, Австро-Венгерская, Британская.. В этих условиях позиция Циммервальда – за поражение всех правительств и превращение империалистической войны в гражданскую путем разворота штыков национальных армий в сторону своих правительств, была верной.

Однако по отношению к нынешней российско-украинской войне такая позиция левых, как минимум, ошибочна.

Когда крупный и наиболее агрессивный империалистический хищник, нападает на относительно небольшую практически демилитаризованную страну, в которой, к тому же, только что победила прогрессивная буржуазно-демократическая и национально-освободительная революция, «стерильно» левая позиция: мы против обеих сторон, потому что, и там, и там капитализм, де факто означает поддержку этого империалистического хищника. В данном случае, путинской Российской Федерации.

Характерно, что Ленин, выступавший в целом с позиций того, что в развязывании Первой мировой виноваты все ее основные участники, допускал, что для небольших, либо зависимых государств эта война является справедливой и оборонительной. В частности, он писал, что если бы речь шла только о нападении Австро-Венгерской империи на Сербию, то со стороны последней война носила бы оборонительный, справедливый характер.

Характер российско-украинской войны, определяется характером двух этих государств на момент нападения России на Украину.

Определяя характер этих государств, мы должны учитывать не только то, что путинская Россия первой напала на Украину, не только то, что нынешняя РФ представляет собой империалистическое, милитаристское государство с паразитарного типа экономикой, основанной на эксплуатации природных ресурсов страны в интересах кучки миллиардеров и крупнейших чиновников. Нужно учитывать и то, что в России эта экономическая база органично дополняется практически откровенно фашистской политической надстройкой, идеологией и политикой крайне-правого консерватизма, ксенофобии и шовинизма (великодержавия).

Одной из основных целей украинской революции была ассоциация Украины с пожалуй самой прогрессивной на сегодняшний день силой современного капитализма - Евросоюзом, великие гуманистические ценности которого были столько раз осмеяны и оплеваны в путинской РФ.

Основная цель войны путинской России против Украины определялась стремлением Кремля навечно привязать к себе украинский потребительский рынок, рынок сбыта газа, нефти, угля, стали, но, в первую очередь, желанием экспроприировать трубопроводную систему этой страны в пользу российского монополистического капитала.

Важнейшей политической (прежде всего, внутриполитической) целью этой войны для Путина, было подавление украинской революции. Он стремился доказать прежде всего внутренней оппозиции в самой России, что никакая революция не может, не должна быть победоносной, а тем более на территории соседнего государства, который он считает зоной своих политических и экономических интересов.

То есть, цели РФ в войне против Украины были империалистические и контрреволюционные, а цели Украины - оборонительные. Соответственно со стороны России, это была война захватническая, грабительская, а со стороны Украины, справедливая, оборонительная и национально-освободительная.

***

Говоря о новой левой идентичности, невозможно не вспомнить, что попытки отыскать  ее предпринимались и раньше.

Как минимум, что-то подобное предприняли после Второй мировой сторонники так называемого демократического социализма. Достаточно вспомнить здесь декларацию Социалистического Интернационала, принятую в 1951 году во Франкфурте-на-Майне.

Вновь к этой теме многие левые, особенно в Европе и Америке, вернулись после знаменитого разоблачения "культа личности", с которым в 1956 году на 20 съезде КПСС выступил Никита Хрущев.

Еще одна такая попытка была предпринята после вторжения советских войск в Чехословакию и массовых молодежных волнений 1968 года в Европе и США.

Естественно эта тема была актуализирована и во времена горбачевской перестройки и после крушения СССР в 1991 году.

Причем перелом конца 80-х - начала 90-х годов 20 века очень серьезно отличался от похожих предыдущих попыток самоидентификации левых, поскольку он коснулся крушения не периферийных течений социализма, которыми тогда по определению были левые движения Запада, а, скажем так, мировой метрополии социализма - СССР и отчасти Китая. В последнем случае,  речь, естественно, идет о событиях на площади Тяньаньмень 1989 года, а также о реформах, начатых компартией Китая в экономике КНР в конце 70-х. Эти два события не совсем связаны друг с другом, поскольку в первом случае (выступление студентов на Тяньаньмень) речь шла о движении снизу,  а во втором, речь идет о реформах проводимых сверху. Однако и в том, и в другом случае, это были попытки переосмысления того, что же такое социализм, а стало быть и того, что же такое пресловутая "левая идея".

Социализм и госкапитализм

Определенная часть демократических левых, конечно же, возразят мне, что в СССР был не социализм, а государственный капитализм. Упоминание о госкапе в СССР есть и в статье Максима Осадчука.

На этот счет я в очередной раз скажу, что эта идея мне представляется ошибочной. Повторю коротко свои аргументы.

Не может быть того или иного явления ни в сфере живой, ни в сфере неживой природы, ни в биологии, ни в человеческом обществе, в котором отсутствовали бы характерные черты, присущие этому явлению.

Например, не может быть грозы без электрических разрядов в атмосфере. Если таких разрядов в атмосфере нет, то это что угодно, но не гроза.

Не может быть леса без деревьев. Потому что термин «лес» как раз и подразумевает большое количество деревьев, растущих на определенной территории. Если деревьев в той или иной местности нет, то она может быть, квалифицирована, например, как «степь», «пустыня», «тундра», но никак не лесом.

То же и в зоологии. Те или иные виды животных квалифицируются так, а не иначе по совершенно определенным признакам. По этим особенным признакам мы, например, леопарда и тигра относим к виду кошачьих, а волка и шакала к виду собачьих. И уж совершенно точно мы не можем отнести к сумчатым тех животных, у которых этой самой сумки нет.

Тот же подход должен использоваться и в общественных науках. Невозможно относить то или иное общество к тому или иному его типу, если в этом обществе отсутствуют признаки характерные для общества соответствующего типа.

Соответственно, возникает вопрос к сторонникам идеи госкапа в СССР: каким образом можно классифицировать советское общество, каким оно сложилось примерно в конце 20-х -80-е годы XX века, как госкапиталистическое, если в нем отсутствовали, либо существовали в зачаточном, слаборазвитом состоянии основные черты капитализма, без которых невозможно представить этого строя?

Еще более конкретно. Не может быть капитализма (с приставкой «гос» или без нее – не важно), без таких его родовых признаков как: частная собственность на средства производства, свободный рынок, развитые товарно-денежные от ношения. Не может быть капитализма, при котором не действует закон стоимости. А в СССР он в большинстве случаев не действовал.

Иными словами. Не может быть ни частного, ни государственного капитализма без его основных компонентов - полноценной, легальной, то есть, юридически признанной, защищенной и охраняемой государством, как главнейший институт общества, частной собственности на средства производства, и таких же юридически, а значит и информационно- пропагандистски обоснованных, защищенных всей мощью государственной машины рыночных отношений, в которых только и может полноценно функционировать настоящий капитализм.

Во всех странах государственного капитализма, к которым можно смело отнести и нацистскую Германию, и Италию времен Муссолини, и тот же СССР времен НЕПа, и современный Китай, и ряд других стран 19-20-21 веков, мы находим легально существующую частную собственность на средства производства и, соответственно, основные элементы рынка, который невозможен без его главного субъекта – частного собственника.

На это сторонники госкапа обычно отвечают, что в СССР государство выступало в качестве совокупного капиталиста и вся собственность, соответственно, находилась в его руках.

Если представить, что это утверждение верно, тогда возникает вопрос, что же это за «частная собственность», которую этот самый «совокупный капиталист» не мог ни продать, ни заложить, ни обменять, ни оставить в наследство своим детям?

По поводу права наследования госсобственности вообще надо напомнить, что в СССР, ни директор завода, ни партийный руководитель не могли не только оставлять в наследство то или иное предприятие, которым они управляли, своим детям или другим родственникам. Они даже не могли назначать своих родственников своими заместителями. Подобное явление в СССР называлось «семейственностью» и строжайшим образом отслеживалось. Обвинение в «семейственности» было одним из самых тяжелых. За «семейственность» можно было поплатиться не только должностью, партбилетом, но и свободой.

Директор советского завода не мог не только продать или обменять «свой» завод, он не имел права даже самостоятельно решать, что он может производить, а что не может. Все определялось централизовано, единым государственным планом.

Соответственно неизбежно возникает вопрос: что же это за такой «капитализм» (пусть даже с приставкой «государственный»), в котором отсутствует полноценная частная собственность и рыночная среда?

Мне скажут, что нельзя классифицировать то или иное явление, опираясь только на отрицательные признаки.

Совершенно верно. Поэтому коротко и по существу.

Капитализм (и классический частный, и государственный), как общественный строй в самых общих чертах характеризуется: наличием развитой и узаконенной частной собственности при вольнонаемном (в основном) характере труда и рыночной средой.

Социализм это строй с доминирующей общественной формой собственности. На начальном этапе эта форма собственности выступает, как в СССР и Китае, в форме государственной собственности. Впрочем последнее нуждается в некоторой оговорке. И в СССР, и в Китае, формально собственность была общественная (в Конституции СССР она называлась «общенародной», а в Китае, несмотря на масштабное строительство основ капитализма в этой стране последние 40 лет, земля до сих пор считается «общественной»).

Кстати, говоря, еще Маркс писал в свое время, что по идее земля при капитализме должна была бы находиться в государственной собственности. В свое время этот тезис меня удивил, но сейчас на примере китайских реформ, становится понятно, что имел ввиду Маркс. Государственная собственность на землю, при условии, что само государство является частной собственностью крупных капиталистов; при условии, что все остальное, как писал Самуил Маршак - «заводы, газеты, пароходы», является частным; в этих условиях государственная собственность на землю является большим подспорьем для ускоренного развития национального капитала и залогом его большей конкурентоспособности на мировой арене.

Доказательством тому служит современный Китай, который, пожалуй, представляет собой классический случай государственного капитализма. Несмотря на то, что государство все еще играет большую роль в китайской экономике, главные признаки, капитализма, о которых я сказал выше - частная собственность и рынок здесь легализованы и защищены государством.

Очень похожая ситуация была и в СССР времен нэпа, где частная собственность и рынок также были легализованы и находились под защитой государства, а основное средство производства в СССР в того времени – земля, формально находилось в руках государства (была национализирована). Однако производство на ней было частным.

Таким образом, как было отмечено выше, Советский Союз времен НЭПа также можно отнести к классическому варианту госкапитализма.

Конечно, бессмысленно отрицать наличие теневых рыночных отношений и теневых частных собственников в СССР. «Черный рынок» в Советском Союзе был всегда. Однако, учитывая жесткость экономической и политической системы в Советском Союзе, мы можем предположить, что процент "цеховиков" и других криминальных собственников там был значительно ниже, чем в Скандинавии, где социал-демократы устроили почти поголовный учет и контроль, и где, тем не менее, теневая экономика составляет около 10% от легальной. Очевидно, что в условиях тотального контроля государства за экономикой в СССР процент «черного рынка» здесь был ниже скандинавского и соответственно должен рассматриваться как исключение, а не правило.

Однако, если в какой-то сфере государство в СССР и выступало в качестве "совокупного капиталиста", то это несомненно была сфера внешней торговли. Что не удивительно. Вести торговые отношения на мировом рынке можно было только по правилам этого самого рынка. Цены на советские экспортные товары формировались с оглядкой на среднемировые цены и исходя из рыночной конъюнктуры. Закупки импорта за рубежом для внутренних потребностей СССР естественно также могли производиться по тем же самым правилам мирового рынка.

Именно госкапитализм во внешней торговле приводил к тому, что СССР на внешней арене выступал как одно из империалистических государств. Два ключевых экономических признака империализма – монополизм и вывоз капитала в Советском Союзе присутствовали в полной мере. Что касается вывоза капитала, то тут достаточно вспомнить, что СССР строил предприятия в Китае и ряд других государств «социалистической ориентации»…

Вообще, раз уж мы коснулись темы госкапа, то нужно понимать, что за 70 с лишним лет своего существования Советский Союз пережил весьма различные этапы становления своей экономической модели: военный (казарменный) коммунизм 1918-1921 гг., классический государственный капитализм эпохи нэпа (1921-1929 гг.), государственный социализм (30-80-годы), усиление и накопление элементов рынка в экономике во времена правления Хрущева и Брежнева и всех последующих генсеков вплоть до Горбачева (период примерно с 1953 по конец 80-х годов).

Характерно, что накопление капиталистических элементов в советском обществе шло на двух уровнях – государственном (когда государство для ликвидации диспропорций централизованного планирования было вынужденно активизировать развитие товарно-денежных отношений, как это было после 1921 года и после смерти Сталина) и общественном. Последнее проявлялось в разрастании элементов «черного» рынка.

Причем наличие во времена сталинизма (1929-1953 гг.) очевидных элементов государственного феодализма (колхозы) и даже рабовладения (ГУЛАГ) не отменяют государственно-социалистического характера этого типа хозяйства. Больше того, эти элементы являются его характерными признаками – признаками казарменного государственного социализма.

Есть еще ряд аргументов, против идеи госкапа в СССР. Например, чисто логический (да и фактический): Если в СССР и так был капитализм и рынок, и пресловутый "совокупный капиталист" и так владел всем и вся, то зачем же надо было вводить капитализм и рынок в конце 80-х начале 90-х?

Я уж не буду напоминать классиков - Маркса и особенно Энгельса, которые очень точно описывали государственный (казарменный) социализм, еще не имея того масштабного опыта, который имеем сегодня мы. Совершенно не боясь замарать "святое" слово, они совершенно спокойно называли этот – государственный - социализм реакционным.

Энгельс в письме к Бебелю от 23 января 1884 г. писал:  «…Если хочешь изучить образчик государственного социализма (выделено мной – А.Ж.), примером тебе может послужить Ява. Там голландское правительство на основе древних коммунистических сельских общин так недурно «социалистически» организовало все производство и так ловко взяло в свои руки продажу всех продуктов, что, кроме приблизительно 100 млн. марок на жалованье чиновникам и армии, ему ежегодно остается около 70 млн. марок чистого дохода для уплаты процентов несчастным государственным кредиторам Голландии. В сравнении с этим Бисмарк — сущий младенец!...».

Тут существенным моментом является не только явно негативное, саркастическое отношение Энгельса к государственному социализму, но и мимоходом брошенная фраза о том, что он был создан на Яве голландским правительством «на основе древних коммунистических сельских общин». Это во многом ключ к пониманию возникновения подобного рода отношений.

Если мы посмотрим на все страны государственного социализма, в которых он возник в 20 веке более менее самостоятельно (в первую очередь СССР, Китай, Северная Корея, Вьетнам, Лаос и Камбоджа), то увидим, что практически везде он возник на основе этих самых «древних коммунистических сельских общин». То есть, на основе того, что Маркс называл «азиатским способом производства», который базируется на двух главных составляющих: аграрном производстве патриархальных сельских общин и центральной деспотической власти.

В этом смысле государственный социализм во всех перечисленных случаях был лишь формой перехода от по преимуществу патриархального аграрного общества к индустриальному.

***

Но вернемся к теме идентификации левых, поднятой в статье Максима Осадчука. 

Повторю. В течение более двадцати лет этот вопрос был в значительной степени теоретическим. Левые интернационалисты придерживались в основном двух тактик по отношению к, скажем так, традиционным «левым» - осколкам КПСС на постсоветтском пространстве, весьма органично вписавшимся в двух крупнейших странах этого пространства - России и Украине - в новую буржуазную действительность и соответствующую ей политическую систему.

Одни интернационалисты не теряли надежды, что в этих осколках КПСС найдутся и возобладают "здоровые" левые силы. Забавно, а по большому счету,  характерно, что в числе этих идеалистов очень часто были стойкие сторонники идеи госкапа в СССР, что очевидно противоречило этой идее. Потому что если в СССР был государственный капитализм, то очевидно, что его «руководящая и направляющая сила» никак не могла стать источником здоровых социалистических сил. Что, кстати, убедительно показали и украинские события. И в КПРФ, и насколько я знаю, в КПУ (пусть меня поправят украинские товарищи, если я ошибаюсь) не нашлось ни одного человека, во всяком случае, среди мало-мальски известных и статусных лиц этих партий, кто бы не поддержал российский империализм в войне против революционной Украины.

Другие левые интернационалисты поставили жирный крест на надеждах отыскать «здоровые силы» в осколках старых компартий еще в конце 80-х и начали собственное партстроительство, которое по большому счету тоже ни к чему не привело. Назвать «партиями» те новые коммунистические и социалистические микроорганизации, которые возникли в конце 80-х – начале 90-х как-то язык не поворачивается.

Но дело даже не в их малочисленности. Дело в том, что у новых левых на постсоветском пространстве, как, по большому счету и у их западных коллег процесс идейной самоидентификации, нахождения своего места в политике до сих пор не закончен.

Западные левые делают акцент на массе в общем-то правильных вещей – защите национальных и сексуальных меньшинств, антифашизме и феминизме. Все это правильно, однако основной вопрос – вопрос собственности, который собственно и является краеугольным вопросом социализма, вопрос перехода от капитализма к социализму, обходится ими стороной. Либо они отделываются общими фразами, говоря, что мы в общем и целом за общественную собственность, но без революционных шагов в этой сфере. В итоге же все сводится к тому, к чему сводилось у британских лейбористов в 60-70 годы или у французских социалистов в 80-е. Они национализируют какое-то небольшое количество компаний, назначают туда государственных менеджеров. Причем эти компании продолжают жить в условиях глобального рынка и, работа их наемных служащих мало чем отличается от работы тех же служащих в частных корпорациях.

Потом приходят либералы, проводят приватизацию национализированных компаний, но для наемных работников по существу ничего не меняется, они как были в подчиненном положении, так и остаются вне зависимости от того в какой компании, частной или государственной, они работают.

Левая идентичность на Западе

Западных левых, как бы они себя не называли (коммунистами, лейбористами, социалистами, социал-демократами, новыми левыми – в Европе, демократами – в США, и так далее) можно условно разделить на две основные группы — социал-демократов и сталинистов-троцкистов.

История 20-го и начала 21 века показывает, что социал-демократия лишь один из типов буржуазной политики.

В общих чертах, социал-демократы - это те, кто участвуют в выборах в буржуазные парламенты (впрочем, сегодня и почти все нынешние сталинистские партии, как правило, тоже не гнушаются парламентской борьбы) и обещают постепенное эволюционное изменение существующего строя. Однако на деле они постоянно идут на компромиссы с крупным капиталом, а придя к власти, ограничиваются небольшими реформами социально-экономической сферы, которые не затрагивают основ существующего строя. После того, как они проигрывают выборы, их консервативные оппоненты приватизируют национализированные «левыми» предприятия и пытаются отобрать у населения те социальные льготы, которые вводились социал-демократами.

Впрочем, история английского лейборизма последних десятилетий демонстрирует, что социал-демократы могут быть «святее папы Римского», то бишь, в экономической политике либеральнее либералов.

Что касается сталинистов и троцкистов, то я не случайно объединил эти когда-то, как казалось непримиримые течения. Сегодня различий между ними все меньше. Не случайно в греческую СИРИЗА входили и те, и другие. Кроме того, и троцкисты, и сталинисты сегодня ведут такую же легальную политическую деятельность, как и социал-демократы, то есть, также вписаны в политическую систему современного буржуазного общества.

Основное отличие современных сталинистов и троцкистов от социал-демократов сегодня состоит главным образом в том, что первые пугают обывателя словами «диктатура пролетариата», «классовая борьба» и «национализация», а вторые к подобным терминам уже не прибегают.

Известный советский писатель, диссидент и социалист Андрей Синявский как-то сказал: «У меня стилистические расхождения с советской властью». По большому счету расхождения большинства современных западных «левых» между собой тоже стилистические. 

Западные и постсоветские левые. Отличия и совпадения 

Основное отличие западных и постсоветских левых на пространстве СНГ состоит в том, что на Западе доминируют социал-демократы, а приверженцы авторитарного социализма (сталинизма) являются там маргиналами. В то время как в крупнейших странах постсоветского пространства, в первую очередь, в России и до 2014 года в Украине, через четверть века после крушения СССР картина прямо противоположная. Здесь доминирующими являются сталинистские партии. Именно они входят в парламенты, а социал-демократы в основном влачат существование на маргинальном уровне.

Заметим, что и социал-демократы, и коммунисты, и даже многие троцкистские и сталинистские организации как на Западе, так и на Востоке уже давно заявляют о себе, как о сторонниках эволюционного развития и противниках революции. То есть, по сути, эти организации и не скрывают своей контрреволюционности.

Мысль о том, что революция является просто закономерным этапом эволюции общества на определенном этапе его развития, ими то ли отбрасывается, то ли вообще им не доступна.

Однако есть все же существенные различия между консерватизмом и контрреволюционностью западных социал-демократов и пост-советских (российских и украинских, прежде всего) сталинистов.

Консерватизм западных социал-демократов консервирует современное западное буржуазное общество, которое на данный момент и в экономическом, и в политическом смысле, и по уровню развития образования, науки и социальных институтов, являющееся наиболее передовым в мире.

Консерватизм российских и украинских «коммунистов» иного рода. Он консервирует «ценности» гораздо архаичного и реакционного добуржуазного общества. В этом принципиальная разница между Западом и Востоком Европы. То есть, большинство российских и украинских «левых» гораздо ближе к правым консерваторам, для которых подобные ценности являются традиционными. Впрочем, и значительная часть западных «левых» от них не отстает. Не случайно с начала военной экспансии российского капитала против Украины мы получили на первый взгляд такой странный «лево-правый» пропутинский симбиоз в Европе, когда западные «левые» по вопросу российско-украинской войны активно поддержали крайне правых.

Причины союза «левых» и правых

Произошло это не потому, что правые полевели. Правые (если мы говорим о националистических право-радикальных, неонаццистских организациях) как раз остались правыми. Ксенофобия, национализм, апелляция к антигуманным «традиционным ценностям» остаются незыблемой частью правой идеологии и политики.

Проблема в том, что «левые», проводящие сегодня общие митинги с правыми, то есть поддерживают ту же что и правые политику, давно поправели.

Это случилось не сегодня и не 25 лет назад, а гораздо раньше. Украинский кризис лишь в очередной раз высветил эту проблему.

В свое время Ленин в статье «Падение Порт-Артура» сравнивая относительно прогрессивный на тот момент японский империализм, и реакционный российский империализм, писал, что есть капитализм и капитализм, и даже империализм и империализм.

Так вот, сегодня можно сказать, что и есть консерватизм и консерватизм, и даже контрреволюционность и контрреволюционность.

Например, одно дело, когда западные социал-демократы не приемлют социалистической революции. Это понятно. Как буржуазная партия они в этом вопросе последовательны и выступают с буржуазных позиций. Но они хотя бы поддерживают буржуазно-демократические революции, продолжающиеся в мире. И это тоже логично.

Совсем другое дело, когда пост-советские «коммунисты» выступают даже против буржуазной демократии, и соответственно, против буржуазно-демократических революций. Это уже совсем иного рода контрреволюционность.

Те же российские «коммунисты» вслед за новым российским буржуазным «царем», лучшим другом миллиардеров-олигархов не устают повторять, что «Россия исчерпала лимит революций». Они гордятся своим православием и своим русским национализмом.

Больше того, вот уже четверть века во всех буржуазно-демократических революциях и движениях они поддерживают самые контрреволюционные и реакционные силы.

Российские «коммунисты» и их младшие партнеры и единомышленники из Украины были против всех буржуазно-демократических революций и движений последнего времени. Вслед за своим истинным дуче (отнюдь не Зюгановым, а Путиным), они последовательно выступали против «арабской весны», против «революции роз» в Грузии, против «революции тюльпанов» в Киргизии, против обоих украинских Майданов 2004 и 2013-2014 гг. Они крайне подозрительно отнеслись и к «болотным» протестам  в Москве в 2011-2012 гг.

Полностью отойдя от классового подхода в оценке явлений общественной жизни, они везде видят лишь заговоры мировой закулисы, которые в лучшем случае сводятся для них к примитивному антиамериканизму, а в худшем, к пресловутому всемирному «еврейскому заговору».

Эти утверждения доказываются целым веером фактов, в том числе, словами и делами большинства из тех, кто идентифицирует себя в качестве «левых» в России.

Один характерный пример. Еще в начале 2000-х сталинист Дмитрий Якушев, подвязавшийся одно время в качестве политтехнолога, рассказывал мне, как вел предвыборную компанию одного члена Российской коммунистической рабочей партии (РКРП). Специально подчеркну этот момент — не КПРФ, которую в продажности и оппортунизме из левых не обвинил только ленивый, а более «радикальной», якобы более «левой», более «интернациональной» РКРП. Ниже станет понятно откуда все эти кавычки.

Итак, рассказ Якушева.

Идет встреча кандидата в депутаты от РКРП, господина N с избирателями. Один из избирателей задает вопрос: «А как вы относитесь к РНЕ («Русское национальное единство» Александра Баркашева — одна из первых радикальных нацистских организаций постсоветской России).

«Душой я, конечно, с ними...», - начинает этот «радикальный» «коммунист». Присутствовавший тут же политтехнолог Якушев при этих словах подскакивает как ужаленный и шепчет на ухо кандидату N разные теплые слова, которые в основном можно свести к фразе: «в своем ли ты уме?».

Можно долго приводить примеры откровенного антисемитизма, ксенофобии и расизма главной партии российских коммунистов — КПРФ. Например, скандал с выступлением на митинге члена КПРФ генерала Макашова, где тот произнес свою знаменитую фразу про «десять этих жидов». Тогда все руководство партии и ее думская фракция грудью встали на защиту Макашова, отстаивая его «правоту».

Можно припомнить выступление на митинге самого бессменного лидера КПРФ Геннадия Зюганова году эдак в 1993-м, когда упомянув в своей речи Троцкого, он делал явно антисемитские намеки.

Практически все 90-е годы и много позже зюгановские «коммунисты» проводили совместные демонстрации и митинги с разнообразными фашистами и даже монархистами. 

Тогда же в 1993 году «радикальная» «левая» «Трудовая Россия» проводила общие пикеты совместно с теми же членами РНЕ, защищая своими силами нацистов, открыто продававших «Майн Кампф» недалеко от Кремля. Именно с этой красно-коричневой коалицией произошла известная стычка разнообразных социалистов и анархистов в августе 1993 года на площади Революции в Москве.

Признаки левизны

Выражение «красно-коричневые», которое так возмущает разнообразных «коммунистов» и «комсомольцев», на самом деле и вправду нелогично и неверно по сути. Если говорить о логике, то словосочетание «красно-коричневые», также бессмысленно, как словосочетание «сладкая соль» или «твердо-мягкое» и так далее. Соль бывает только соленая, соленость это ее основной признак. В противном случае, это не соль, а что-то другое. Точно также, как основным признаком твердого является именно твердость предмета или материала, а мягкого – его мягкость. Точно также и в политике.

Есть совершенно четкие признаки левизны, социалистичности и коммунистичности. Такие, например, как классовый пролетарский интернационализм, гуманизм, толерантное отношение к сексуальным меньшинствам, уважение прав и свобод человека, как в личной, так и в общественной жизни.

Но если почти все основные «коммунистические» партии сегодня являются носителями прямо противоположных правых «ценностей», а именно: национализма, ксенофобии, буржуазного патриотизма, милитаризма, то, собственно говоря, в каком месте они левые?

В чем их коммунизм, кроме того, что некоторые из них верят в пришествие чего-то маловразумительно хорошего в отдаленном будущем, как христиане верят в наступление на земле царства божьего?

Зюганов и Ко говорят о том, что они за пресловутую «многоукладность» в экономике. Ну, так буржуазные реформы в России, СНГ и других странах Восточного блока в 90-е годы тоже шли под соусом «многоукладности». Что социалистического в этом тезисе?

Самые «радикальные» из нынешних российских «коммунистов», не страшась гнева своего партийного начальства, отважно договариваются до того, что в будущем (вероятно при наступлении царства божьего, которое они называют коммунизмом) основные отрасли народного хозяйства будут переданы в государственную собственность. Но господствующие классы Российской Федерации от этого обещания почему-то не содрогаются. Почему?

Во-первых, потому, что, как показал опыт СССР, государственная собственность еще не есть социализм.

Во-вторых, потому что нынешние «коммунисты» - извечная оппозиция, главная задача которой не борьба за социализм, а борьба за теплые места в буржуазных парламентах.

В-третьих, говорить вообще можно что угодно, но лучше посмотреть на состав предвыборных списков нынешних «коммунистов» - сплошь и рядом это представители крупного капитала… Слова про «национализацию отдельных предприятий и отраслей лишь подачка их традиционному «советскому» электорату.

Кстати, ситуация, с кандидатами-капиталистами в избирательных списках, с закулисными переговорами с представителями крупного капитала (а в России в обязательном порядке с представителями верховной – президентской – власти, которая собственно и представляет интересы этого самого крупного капитала), характерна не только для российских «коммунистов», но и для западных «левых». Особенно там, где они представляют собой реальную политическую силу.

Наиболее яркий пример в этом смысле, конечно же, греческая СИРИЗА. Эта «радикальная левая» партия уже второй раз после победы на выборах формирует коалицию с парламентскими представителями крупного капитала в лице крайне правой буржуазно-националистической организации «Независимые греки»…

Постсоветские «левые» (правые)

Однако вернемся на просторы бывшего СССР.

За прошедшие 20 с лишним лет после развала СССР в идейных установках российских «коммунистов» почти ничего не изменилось, кроме того, что открыто антисемитские заявления они уже публично не озвучивают. Их ксенофобские убеждения в соответствии с духом времени уже давно находят другой объект для нападок.

Позиция КПРФ по отношению к мигрантам из Средней Азии и с Кавказа последнюю четверть века является однозначно ксенофобской. Не какие-нибудь записные нацисты, а именно КПРФ в 2015 году организовала многодневный антимигрантский пикет в московском районе Царицыно, фактически возглавив и канализировав националистические настроения значительной части москвичей. Именно глава фракции коммунистов в московской городской Думе Клычков, играя на ксенофобских настроениях московских избирателей, призывал закрыть центр оформления патентов для мигрантов в этом районе.

Повторю, все это не ново. Однако украинский кризис высветил правизну этих «левых» в очередной раз и поднял ее на небывалый уровень.

Как говаривал Маркс, «нельзя быть немного реакционным, как нельзя быть немного беременной».

До украинских событий национализм, антисемитизм и ксенофобия, прекрасно сочетающиеся с буржуазным конформизмом и постоянными компромиссами КПРФ и большинства других «коммунистических» партий с властью и капиталом, казались кому-то их отдельными недостатками. Однако их единодушное выступление на стороне своего империалистического правительства, развязавшего агрессию против прогрессивной украинской буржуазно-демократической и народно-освободительной революции 2013-2014 годов, аннексировавшего часть украинской территории, окончательно расставило все по своим местам.

Даже считавшиеся до того «прогрессивными марксистами» Александр Бузгалин, Андрей Колганов, Борис Кагарлицкий, Борис Славин и ряд других, не входивших в состав откровенно сталинистских имперских организаций вроде КПРФ и РКРП, подлейшим образом поддержали агрессию империалистической путинской России против свободы Украины.

И это притом, что тот же Бузгалин, буквально за несколько месяцев до этого определял Путина и его режим как «крайне правый»!

Понятно, что при таких раскладах остатки интернационалистических левых в ужасе отшатнулись от этих «марксистов». Ряд наших товарищей и в марксистской, и в анархической среде заговорили даже о том, что стоило бы вообще отказаться от названия «левых».

Заметим, что от слова «коммунисты» практически все демократические и интернациональные левые по факту уже давно отказались, даже если они и считают себя коммунистами на деле. Отказались просто в силу того, что этот в общем-то верный и привычный нам термин был чудовищно дискредитирован и за годы «соц. строительства» в СССР и Китае, и уж тем более в последние 25 лет.

О левых и правых, на словах и на деле

В принципе, любые слова сами по себе мало что значат. Важен смысл, который в них вкладывают люди.

Причем, если мы говорим о политике, то тут важен смысл, который вкладывается в те или иные слова не только теми, кто сам себя определяет допустим, как, «коммунист», «националист», «социал-демократ», «левый» или «правый». Не менее важно и то, какой смысл в эти термины  вкладывают и большинство обычных, далеких от политики граждан, а также те, кто вращаются в политизированной среде. Кроме того важно соответствие названия (самоназвания) того или иного течения тому, что под этим названием подразумевается.

Например, бывший лидер «Правого сектора» Дмитрий Ярош называет себя правым и националистом, однако если мы сравним его взгляды, и главное, его политические поступки, со взглядами лидера КПРФ Геннадия Зюганова, который сам себя называет «коммунистом» и по этой причине вроде бы должен числиться левым и интернационалистом, то увидим, что на деле Ярош левее Зюганова.

Сравним.

Зюганов антисемит и русский великодержавный шовинист, а Ярош ни антисемитом, ни шовинистом не является. В разгар боевых действий на Донбассе Ярош по просьбе израильского посольства на своем автомобиле вывез из зоны боев еврейскую семью. Это к вопросу не только о словах, но и о поступках.

Ярош националист интегральный и последовательный противник имперства. Зюганов и националист (причем не интегральный, а этнический), и имперец, что делает его позицию в этом вопросе более правой, чем у Яроша.

В экономической сфере программа Зюганова сводится к жеванию социал-демократических соплей о многоукладности. Ярош выступал за то, чтобы предприятия перешли под контроль их трудовых коллективов.

Во всех этих случаях реально правый националист Ярош стоит на более левых позициях, чем «левый» и «коммунист» Зюганов.

Конечно, целиком и полностью определить Яроша, как левого политика нельзя. Есть рэперные точки, где их с Зюгановым позиции совпадают, и это правые позиции. Речь об их отношении к семейно-личностным, гендерным вопросам, отношению к Евросоюзу, который оба рассматривают, как враждебную структуру.

Но как бы то ни было, но на примере этих двух людей видно, что самоидентификация политиков, их партийная принадлежность часто далеки от их реальных взглядов.

Еще один характерный пример из того же ряда. Позиция Ангелы Меркель по беженцам из Сирии, Ирака и Афганистана является однозначно левой, гуманистической и интернациональной. Сравним ее с позициями российских «коммунистов» по отношению к мигрантам из Центральной Азии. Небо и земля!

Внешне получается парадоксальная ситуация - «правая» христианская демократка оказывается в этом, принципиально важном вопросе левее «коммунистов».

На самом деле этот случай просто наглядно показывает, что названия партий и политических движений, идентификация и даже самоидентификация политиков, сами по себе мало что значат. Определяющим является их реальная политическая позиция. Как писал Энгельс, «партии развиваются, названия остаются».

О сотрудничестве левых и националистов

При таком подходе, одна из проблем, поднятых в статье Максима Осадчука – возможно ли сотрудничество левых и националистов, во всяком случае, для Украины решается таким образом: с националистами интегральными, которые украинцами считаются всех граждан своей страны, сотрудничество в деле противостояния соседней империи и ее агентуре возможно и даже естественно. С националистами этническими, то есть, с нацистами и расистами – сотрудничество невозможно.

Причем тут надо напомнить, что такое, по сути дела, ситуативное сотрудничество демократических украинских левых с националистами уже имело место во время Майдана и противостояния агрессии России.

По большому счету тут ничего нового. Другое дело, что по факту, в реальной политике  отделить умеренных националистов от крайних порой невозможно. Так было и во время русской революции 1905 года, когда российские социал-демократы шли 9 января (знаменитое «Кровавое воскресенье») в рабочей манифестации в одних колоннах с людьми самых разных политических взглядов, в том числе, и монархических, и черносотенных. Так было в Москве в 1993 году, когда на стороне Верховного Совета оказались и социал-демократы, и троцкисты, и сталинисты, и откровенные нацисты (РНЕ Баркашова). Так было через 20 лет в той же Москве во время «болотных» протестов 2011-12 годов, когда в них участвовали, и даже входили в один Координационный совет оппозиции и либералы, и левые, и националисты, в том числе, крайние нацисты.

Это объясняется тем, что в широком народном протесте участвуют разные политические силы, в том числе и крайние. Задача интернациональных левых состоит в том, чтобы видеть очень четкую грань между, с одной стороны, ситуативным сотрудничеством (как было в перечисленных выше случаях) с правыми, а с другой, идейным, политическим слиянием с ними.

О терминологии

Вообще названия политических партий и движений, и даже первоначальный (буквальный) смысл политических терминов зачастую имеют третьестепенное значение.

Разве важно сейчас, что термин «фашизм» (по-итальянски fascio) – означает «пучок», «связка». По сути дела, это просто синоним слова «союз». Важно другое. А именно, какая реальная история стоит за этим термином в XX веке.

То же и с политической символикой. Как известно, свастика на протяжении нескольких тысячелетий у многих индоевропейских народов была вполне невинным символом плодородия, солнца и чего-то еще вполне невинного. Однако после разоблачений преступлений германского нацизма во второй половине XX века, свастика, бывшая партийным символом немецких нацистов, у миллиардов людей на планете, никакого другого ассоциативного ряда, кроме концлагерей, массовых убийств людей по национальному признаку, уже не имеет.

Похожая история произошла и с коммунизмом. Члены любой коммунистической партии могут, конечно, сколько угодно гордиться званием «коммунист», однако для значительной части населения в той же России, Украине и любой другой стране бывшего «соцлагеря» этот термин связан не только с теми или иными достижениями в области образования, социального обеспечения, науки или культуры (которые, как ни крути, были), но и с ГУЛАГом, массовыми репрессиями, абсолютным отсутствием какой бы то ни было политической свободы в СССР.

Нравится это нынешним записным «коммунистам» или нет, но для огромного числа граждан эти реально имевшие место плюсы государственного социализма XX века не перевешивают его не менее реальных, перечисленных выше, ужасов.

В принципе, интернациональным демократическим левым действительно не обязательно держаться ни за термин «коммунист», ни за термин «левый». Как говорил один из героев Горького, «в карете прошлого далеко не уедешь». Тем более такой отказ от соответствующей терминологии в истории уже был не раз. Маркс и Энгельс не держались за термин «коммунистический» после развала «Союза коммунистов». Радикальные русские социал-демократы в конце XIX - начале XX века спокойно отказались от этого термина, хотя и видели своей целью именно коммунизм.

В этом смысле, мы, интернациональные демократические социалисты XXI века, также вполне можем от него отказаться, подобрав политически более нейтральный термин. В принципе и слово «левые» - не священная корова, особенно с учетом того, что и этот термин дискредитирован не меньше.

Тут, правда, возникает проблема политического позиционирования. Если мы не левые, то кто: правые, центристы? Но эти ниши в современной политике заняты, и известно кем.

В связи с этим мне представляется, что термины «левые», «социалисты», как менее дискредитированные, используемые как синонимы, остаются пока актуальны для тех, кто считает, что капиталистический способ производства рано или поздно себя изживет, и на смену ему придет более справедливый, более демократичный и, одновременно, более эффективный способ производства и организации жизни общества.

Если так, то мы действительно должны очертить (а в ряде случаев, просто вспомнить) те рамки, в которые укладываются политические цели, ценности и инструменты, в границах которых те или иные взгляды, ту или иную политику можно признать левой, социалистической. И соответственно, другую, противоположную политику и другие взгляды нужно признать правыми, буржуазными или добуржуазными.

Кое-что об обобществлении

В сфере экономики в самых общих чертах левые - это те, кто выступают за преобладание общественной собственности на средства производства над частной.

В теории, в этом аспекте, вроде бы сходятся все левые. На практике, правда, все не так просто. Во-первых, потому что практика сложнее теории. В том смысле, что на бумаге можно нарисовать любую красивую теорию, однако попытки воплощения ее в жизни всегда упираются во множество непредвиденных препятствий и ограничений.

Кроме того, у левых был масштабный опыт практической реализации их экономических теорий. Речь не только об опыте СССР, Китая и ряда других стран, где социализм был официальной доктриной, но и ряде локальных опытов, вроде израильских кибуц, испанской Мондрагоны или американской программы ИСОП.

Весь этот огромный, противоречивый и до сих пор весьма по-разному оцениваемый опыт еще нуждается в объективном, не конъюнктурном анализе. Пока же даже те, кто сами себя определяют, как левые, пытаясь его анализировать, подчас не в состоянии договориться о самых общих понятиях. Например:

1.      Что считать обобществлением?

2.      Является ли государственная собственность общественной?

3.      Если является, то в каких случаях?

1.      Отвечая на первый вопрос, я бы напомнил, что классики марксизма фактическим обобществлением собственности считали и собственность крупных капиталистических и не только капиталистических компаний. Обобществление в этом смысле - это сосредоточение усилий многих людей в одном направлении к решению единой задачи. Поскольку приводить в движение крупные промышленные или сельскохозяйственные предприятия могут только большие группы людей, кто-то должен этот совместный труд организовывать.

В Древнем Египте и Древнем Китае подобного рода обобществления производились от лица государства, где «государство» и «государь» было синонимом. Подобная обобщение «государя» и «государства», как известно, имело место и в России вплоть до второй половины 19 века.

2.      Однако даже в древнейшие времена сам по себе совместный труд многих людей, вне зависимости от формы собственности и государственного уклада страны, где он производился, вне зависимости от того, кем он организовывался – верховным правителем государства или крупным собственником, был по самой своей природе трудом общественным. Но в обществе, разделенном на класс господ и класс рабов или наемных работников, результатами этого общественного по сути своей труда всегда пользовалось ничтожное меньшинство, узкая группа привилегированных граждан.

Отсюда знаменитая фраза Маркса о том, что главным противоречием современного общества является общественный характер труда при частном характере присвоения результатов этого труда.

Таким образом, констатируем, что и при капитализме характер труда (особенно, когда речь идет о труде наемных работников на крупных, средних, а порой даже малых предприятиях, численность работников на которых в большинстве стран колеблется сегодня от 10 до 100 человек), в значительной степени уже носит общественный характер.

Обобществление в СССР и Китае

Обобществление в XX веке в СССР, Китае и других странах «соцлагеря» было произведено от лица государства в форме национализации. Фактическим же управлением средствами производства и трудовыми процессами на промышленных и сельскохозяйственных предприятиях занимались назначенные этим самым государством управленцы. То есть, организация производственных процессов в этой системе была в принципе очень похожа на то, как она осуществлялась в древнем Египте и Китае с той только разницей, что СССР, Китай, Вьетнам, Лаос, Камбоджа и Северная Корея находились на стадии перехода от агарного общества к индустриальному.

Другая форма обобществления — кооперация. Энгельс в 80-е годы XIX века приводил как пример идеального обобществления деятельность датских социалистов по созданию сельскохозяйственных кооперативов.

Таким образом, мы видим, что обобществлением (подчеркну, что употребляю этот термин как сугубо технический, имея ввиду под ним, укрупнение и концентрацию средств производства) могут заниматься как частные лица, так и государство, и трудовые коллективы.

То есть, обобществление может производиться как в интересах частных лиц (например, для снижения себестоимости производимых продуктов, которая на разумно организованном крупном предприятии всегда ниже, чем на мелком), так и в интересах всего общества, или интересах отдельных сегментов этого общества (кооперативы, самоуправляющиеся предприятия, находящиеся в собственности работников).

Соответственно мы должны констатировать, что обобществлением люди занимались на протяжении всей человеческой цивилизации и в рамках разных форм собственности.

2. Поэтому, отвечая на второй, давно набивший оскомину в спорах левых вопрос: является ли государственная собственность общественной, мы отвечаем на него просто: да является.

Признание этого факта, правда, ввергает в мистический ужас ту часть правоверных не сталинистских левых, для которых обобществление является чуть ли не синонимом социализма. На примерах выше было показано, что это не так.

Одно дело, когда обобществлением средств производства занимается крупный олигарх, делающий это с целью снижения издержек этого производства. Другое дело — когда обобществлением занимается верховный правитель страны, который подобно Людовику XIV может заявить о себе — государство — это я.

Очевидно, что в случаях такого обобществления, задача, как говорил Маркс, «воссоединения непосредственного производителя со средствами производства», не ставится даже в проекте.

Таким образом, характер государственной собственности и, соответственно, характер обобществления в рамках этого вида собственности, зависит от характера государства.

Конечно, анархисты в этом месте обязательно скажут, что любое государство есть зло и, в общем, не будут так уж далеки от истины. Марксисты, из тех, что понимают суть марксизма и его революционный дух, во многом согласятся с этим, добавив лишь, что государство это не просто аппарат насилия и принуждения вообще, но аппарат насилия определенного правящего класса (классов, групп и так далее) над трудящимися классами.

Из этого следует и то, что характер государственной собственности в таких государствах, как, например, современная Швеция или Швейцария весьма сильно отличается от государственной собственности в таких государствах, как, скажем, Франция времен того же Людовика XIV, Россия времен Екатерины II или Египет времен фараонов.

Общественный характер госсобственности в первом случае, естественно, гораздо более очевиден, чем во втором. Больше того, во втором случае госсобственность действительно выступает лишь в качестве одного из видов крупной частной собственности.

Тут, естественно, напрашивается вопрос: к какому виду обобществления относится тот тип обобществления средств производства и государственной собственности, который мел место в СССР?

Если мы говорим об одном типе собственности (государственной), то понять различия в нем можно, лишь выяснив характер государства.

Однако и здесь не все так однозначно, как хотелось бы. За 74 года существования Советской России (СССР) характер государства здесь претерпевал достаточно сильные изменения. Очевидно, что в первые годы его существования, это государство хоть формально и представляло собой совершенно олигархически (по определению самого Ленина) выстроенную структуру, однако идея создания общества равенства, без эксплуатации человека человеком, для революционеров, поначалу возглавивших его, не была пустым звуком.

Правильное целеполагание, даже если средства претворения правильных идей являются ошибочными, играет немаловажную роль в любой человеческой деятельности. Тем более в политике. В том числе и в тех случаях, когда выбрав ошибочный путь, люди заводят и себя, и миллионы других людей в тупик. В конце концов, вся человеческая история - это история проб и ошибок.

Так или иначе, но очевидно, что и государство и, соответственно, государственная собственность в СССР с 1917 по 1922 год и, возможно, вплоть до окончания НЭПа в конце 20-х не являлись тем, чем государство и госсобственность были, скажем, при Людовике XIV или Екатерине II. Хотя бы по той причине, что находились в руках людей, ставивших перед собой совершенно другие цели, нежели эти монархи.

Для русских революционеров главной была цель уничтожения любого угнетения, том числе, уничтожения организованного угнетения, каковым они считали государство, создание общества равенства, где «свободное развитие каждого, будет условием свободного развития всех».

Абсолютные монархи ставили перед собой задачи прямо противоположные тем, что ставили перед собой русские революционеры в начале 20 века. Это были задачи максимального укрепления аппарата угнетения, каковым является государство, осознанное создание условий для увековечения господства привилегированного меньшинства над лишенным всех прав большинством.

В то же время государство в СССР времен всевластия Сталина, когда он с полным правом мог отнести к себе процитированные выше слова Людовика XIV (речь идет о времени примерно с середины 30-х годов XX века и вплоть до смерти советского тирана в 1953 году), было очень близко к тому, что представляло собой государство при абсолютной монархии.

Соответственно и госсобственность в СССР в то время была очень близка к тому определению, которое было дано выше – то есть, представляла собой разновидность крупной частной собственности абсолютного монарха.

Во времена Хрущевской «оттепели» и брежневского «застоя» характер «советского» государства вновь изменился, вернувшись уже к классической олигархии по формуле: Генеральный секретарь плюс Политбюро, где все еще обличенный большой властью генсек уже не мог принимать единоличные решения без оглядки на других членов Политбюро.

Соответственно и госсобственность со второй половины 50-х и до второй половины 80-х гг. перестает быть в СССР разновидностью крупной частной собственности первого лица государства. В это время ее общественный характер начинает проявляться более рельефно. В частности, это выразилось в ряде шагов Хрущева по смягчению государственно-крепостнического характера советского сельского хозяйства и юридически было закреплено в начале 70-х возвращением крестьянам паспортов.

Между тем экономические проблемы СССР, порожденные диспропорциями развития народного хозяйства, которые в свою очередь порождались жестко централизованным волюнтаристским планированием, недемократической политической системой в целом, подталкивали верховную власть ко все более широкому использованию рыночных рычагов – товарно-денежных отношений. Развитие же последних приводило к появлению новых – протобуржуазных слоев в советском обществе. К последним можно отнести, например, работников сферы государственной торговли, в первую очередь, директоров и заместителей директоров магазинов, товароведов, завскладов, имевших прямой доступ к дефицитным продуктам, бытовым товарам и ресурсам (знаменитая фраза из юморески Жванецкого: «уважаемые люди – завсклад, товаровед»…).

К этой же категории – протобуржуазии – надо отнести и директоров государственных предприятий, и пресловутых «цеховиков», и начавших понемногу превращаться в средний класс колхозников, в особенности, конечно, председателей колхозов, директоров совхозов, главных агрономов хозяйств.

Но в первую очередь к этой категории надо отнести чиновников и управленцев всех уровней – от генерального секретаря ЦК КПСС до последнего руководителя райкома партии. Отсутствие конкуренции в политической жизни привело к тому, что еще в 20-х годах в правящую партию хлынули проходимцы-карьеристы. Причем их процент с каждым годом «советской» власти все больше увеличивался, тогда как число «идейных» коммунистов (я не случайно взял в кавычки слово «идейных», потому что насколько эти идеи имели отношение к коммунизму – отдельный разговор) непрерывно сокращалось и к 80—м в многомиллионной КПСС они стали еще более дефицитным «товаром», чем гречка или сгущенное молоко на полках советских продуктовых магазинов.

По другому и быть не могло. Карьерист по природе своей существо буржуазное, поскольку руководствуется сугубо корыстными интересами, и в таковом качестве он индивидуалист. А корыстный индивидуализм – это собственно суть того, что и составляет основу буржуазного сознания.

Между тем концентрация средств производства в руках государства, позволявшая сосредотачивать огромные ресурсы для решении крупных инфраструктурных задач (например, строительство новых огромных электростанций или новых крупных предприятий) после Второй мировой понемногу начала давать и позитивные результаты в сфере повышения уровня жизни населения, улучшения качества образования и медицинского обслуживания народа. Это привело к увеличению потребления в СССР, в то время как производство ряда важных продуктов питания и бытовых товаров продолжало отставать от спроса.

В рыночной экономике проблема не соответствия спроса и предложения, как известно, решается за счет повышения цен, но в СССР этот инструмент, считался недопустимым по идеологическим причинам.

Однако относительно равное распределение недостаточного количества товаров неизбежно приводило к очередям, увеличению дефицита многих товаров, а в политике к появлению ситуации, очень точно описанной Энгельсом еще в «Анти-Дюринге»: «Пока совокупность результатов общественного труда едва превышает самые необходимые средства существования, пока труд отнимает все или почти все время громадного большинства общества, до тех пор оно неизбежно делится на классы. Рядом с огромным большинством, исключительно занятым физической работой, образуется класс, освобожденный от прямого производительного труда и заведующий общественными делами: руководством в работе, государственным управлением, правосудием, науками, искусствами и т. д.» (выд. мной -А .Ж.).

Этот класс людей занятых  «руководством в работе, государственным управлением, правосудием, науками, искусствами и т. д.» появился в СССР, конечно же, не в 50-е—80-е и даже не в 30-е годы, а почти сразу же с появлением новой власти в 1917 г.

Просто в 50-е—80-е гг. XX столетия в СССР этот слой людей осознал себя в качестве именно такого, привилегированного, класса.

Как и положено классической буржуазии, этот советский протобуржуазный класс, обосновывал свои претензии на организацию «правильного» государственного управления и собственность не знатным происхождением, а своими исключительными талантами. В конце 80-х, когда им в значительной мере было завершено первоначальное накопление, он мощно и безапелляционно предъявил свои права на власть и собственность, открыто провозгласив вечными и незыблемыми ценностями частную собственность и классовое неравенство.

В конце 80-х – начале 90-х годов и государство и, соответственно, государственная собственность имели переходный характер. В это время в Советском Союзе шел интенсивный процесс и фактического, и юридического переоформления значительной части государственной собственности в частную, а также приватизация государства нуворишами и их представителями в органах государственной власти.

Однако повторим: общественный характер крупных, средних и отчасти даже малых предприятий (если только это не индивидуальные предприятия), к какой бы форме собственности они не относились – государственно-капиталистической, государственно-социалистической или частной - никуда не исчезает. Точно также как не исчезает и их основное противоречие в обществе, разделенном на классы – общественный характер труда при частном характере присвоения его результатов.

Эта противоречие решается тогда, когда происходит воссоединение непосредственного производителя со средствами производства, решается лишь там, где он, этот производитель, становится их реальным управляющим, а значит настоящим хозяином и этих средств производства, и своей собственной судьбы.

На сегодняшний день это воссоединение возможно в рамках коллективных и кооперативных предприятий. Причем в рамках отдельных предприятий и организаций оно  имеет смысл лишь для тех, кто там работает и, как правило, на относительно непродолжительное время, поскольку существование их в рамках капиталистической системы хоть и создает интересные прецеденты, но дела в целом не решает. Среда, в которой существуют такие предприятия при капитализме, как кислота разъедает их и снаружи, и изнутри. Внешняя среда - это законы буржуазного государства, нацеленные на поддержку, прежде всего, частной собственности, это СМИ, нацеленные на информационную поддержку и пропаганду этой собственности.

Эти предприятия, в отличие от знаменитой «Утопии» Томаса Мора, существуют не на острове. Всеми нитями они связаны с внешним миром, испытывают его экономическое, юридическое и информационное влияние. Его сотрудники, даже если они и прониклись идеями собственности работников, живут в том же буржуазном обществе, пропитаны его идеями. Поэтому существование таких предприятий, как правило, зависит от доброй воли их лидеров, как бы они не назывались – директор или как-то еще. Если директор (совет директоров) такого предприятия захочет превратить такое предприятие  из кооперативного, в закрытое акционерное общество или из ЗАО в ОАО, с тем, чтобы в дальнейшем присвоить себе контрольный пакет его акций, то вся мощь современного государства будет на его стороне.

Предприятия, хозяевами которых являются их работники, несомненно, прообраз будущего общества. Однако, этот прообраз и в качестве идеи, и в качестве отдельных более или менее удачных прецедентов, существует уже не одно столетие. Больше того, под сенью частнокапиталистических и частно-государственных монстров, эти предприятия могут существовать еще очень долго, уподобляясь млекопитающим, которые, как известно, жили в тени динозавров 160 миллионов лет.

Конечно, развитие человеческой цивилизации идет несравнимо более стремительно, чем эволюция динозавров и млекопитающих, однако очевидно, что в существующем обществе должны произойти очень крутые изменения, чтобы нынешние капиталистические «динозавры» уступили место на исторической арене более прогрессивным формам организации производства и общественной жизни.   

Завершая часть этой работы посвященной проблеме обобществления, мы должны констатировать: опыт показывает, что обобществление в рамках государственной собственности большей части средств производства даже в масштабе таких огромных государств, как СССР и Китай, само по себе еще не создает социализма. В лучшем случае, оно создавая лишь его предпосылку. Которая может быть реализована только при условии воссоединения непосредственного производителя со средствами производства.

Простая передача большей части средств производства в государственную собственность, без необходимого следующего шага - передачи их в руки тех, кто на этих средствах производства трудится, без развития масштабной (как минимум общенациональной) системы производственного самоуправления, сама по себе,  проблему воссоединения непосредственного производителя со средствами производства не решает. Что и показал опыт «реального социализма» в СССР, Китае и ряде других стран Восточного блока.

Другое дело, что этот ответ нуждается в существенном пояснении. На перечисленных примерах мы видим, что не всякое обобществление является решением проблемы преодоления отчуждения непосредственного производителя от средств производства.

Фараонов Древнего Египта такая проблема вряд ли волновала. В Древней Греции и Риме часть политических деятелей и мыслителей уже задумывались о ней, но ее решение (соединение в одном лице хозяина и работника) тогда мыслилось только в рамках идеи распыления собственности. Мелкий земледелец, торговец и ремесленник были основой греческого полиса и римской республики, а также средневековых городов и их объединений наподобие Ганзейского союза, южно-французских городов-коммун и так далее.

Обобществление средств производства в обществе, разделенном на классы, всегда приводило к укрупнению собственности, и к разорению мелких собственников, превращению их в наемных работников, отчужденных от средств производства.

Идею соединения в одном лице работника и хозяина средств производства, которая не только  решила бы проблему их обобществления и на этой основе их рационального использования на благо всех людей, выдвигали еще социалисты-утописты. Ее реализация, по их мнению, должна была привести к ликвидации классовых различий, порождающих социальное неравенство, а также к ликвидации различий между физическим и умственным трудом. В дальнейшем эти идеи на основе изучения современного и древних обществ, как известно, развили и обосновали Маркс и Энгельс.

Последним новое общество также как и социалистам-утопистам виделось как «ассоциация свободных производителей». Однако русские социалисты, взявшиеся воплощать эти идеи на практике в 20 веке, сделали поначалу акцент не на свободных ассоциациях производителей, а на обобществлении и концентрации средств производства в руках государства.

Эта идея есть и у основоположников марксизма, но они вкладывали в нее другой смысл.

В работе «Развитие социализма от утопии к науке» Энгельс действительно писал: «Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство».

Однако по Энгельсу подобный коренной социальный (а не только политический) переворот возможен только, когда капиталистический способ производства сам все более и более превращает «громадное большинство населения в пролетариев».

Как известно, и в России в начале 20 века, и в Китае в середине 20 века громадное большинство населения были не пролетариями, а крестьянами. В России даже по переписи 1926 года 85% населения жило в деревне.

Между тем, как мы знаем, государственную власть в России в 1917 году взял даже не пролетариат, составлявший тогда примерно 10% ее населения, а небольшая партия, выступавшая от его имени.

Ленин понимал риск, понимал, что при подобном соотношении сил, социализм можно попытаться реализовать государственными методами. То есть, взять власть путем быстрого военного переворота и развернуть социальную революцию сверху. В этом смысле он был бланкистом. Впрочем при определенных условиях и классики марксизма допускали подобные методы.

В данном случае имеется ввиду письмо Энгельса Вере Засулич от 23 апреля 1885 г., где он пишет, что Россия в тот момент представляла собой «один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему, находящуюся в более чем неустойчивом равновесии (пользуясь метафорой Плеханова), и высвободить актом, самим по себе незначительным, такие взрывные силы, которые затем уже невозможно будет укротить. И если когда-либо бланкистская фантазия - вызвать потрясение целого общества путем небольшого заговора - имела некоторое основание, так это, конечно, в Петербурге» (курсив мой - А.Ж.).

Кроме того нужно понимать, что реализация тех или иных идей в широкой практике  всегда ведет к их упрощению и выхолащиванию, поскольку идеи быстрее усваиваются широкими массами именно в упрощенном виде. Это особенно верно, если для большинства населения такие идеи являются чуждыми. Но для крестьянских по преимуществу в то время России и Китая идеи пролетарской революции совершенно точно были классово чуждыми. Именно поэтому адаптация этих идей под чуждую для них среду, не могла не нести их неизбежное упрощение, выпячивание тех их элементов, которые могли быть тогда больше понятны и доступны для большинства. Но в этом случае их искажение было неизбежным.

Это и произошло и в России в начале XX века, и в Китае в середине того же столетия.

Кроме того не стоит забывать, что общество в этих крупнейших странах мира в значительной мере было тогда еще традиционным и патриархальным. А для традиционного и патриархального сознания свойственен этатизм и благоговейное отношение к любому авторитету. И в первую очередь, к авторитету верховной власти.

Именно поэтому интерпретаторы марксистских идей в Советском Союзе и Китае делали акцент на обобществлении средств производства в руках государства и централизованном планировании, как на базовых принципах их социализма.

Идеи социализма, как свободной ассоциации производителей, идея преодоления отчуждения непосредственного производителя от средств производства – эти ключевые идеи социализма в СССР и Китае уходили на второй план, становясь фоном стержневой идеи государственного социализма, каким мы его видим в Советском Союзе с конца 30-х годов и вплоть до его распада в 1991 году - идеи мощного государства, которое всем управляет и все держит все в своих руках.

Интернационализм – национализм - госсоциализм

Еще одна важный момент самоопределения левых — отношение к национальному и интернациональному.

Если опять-таки подходить сугубо формально, то левые — интернационалисты. Однако на практике в 20-м - начале 21 веков мы имеем целый букет национальных социализмов. Речь не только о национально-освободительных движениях вроде курдского, но и государств, основой которых был государственный социализм, который по факту являлся национальным социализмом — от СССР, Китая, Северной Кореи до Ливийской джемахерии, Кубы, Венесуэлы, Никарагуа и ряда других стран.

Если говорить о классовом понимании интернационализма, то есть иметь ввиду под ним пролетарский интернационализм, то здесь все вроде бы проще. Пролетарский интернационализм подразумевает не только пацифистское убеждение, что «все люди братья» независимо от национальности и расы, но утверждает, что национальные противоречия между наемными работниками разных стран и национальностей не столь не разрешимы, как противоречия между собственниками средств производства и наемными работниками (пролетариями). А стало быть, наемные работники должны объединяться не по национальному, а по социальному, классовому принципу.

Однако на поверку и здесь не все так просто. В СССР на практике пролетарский интернационализм выродился в имперство, в великодержавный шовинизм. Происходило это постепенно, но можно смело говорить о том, что за 20 лет с 1917 по 1937-39 годы имперство вытеснило пролетарский интернационализм вначале из внешней политики Советского Союза, а после физического уничтожения Сталиным большинства носителей идей пролетарского интернационализма в партии в конце 30-х, интернационализм был вытеснен патриотизмом и на уровне идеологии.

То, что в СССР он отчасти сохранялся на уровне слов и партийных символов не должно никого обманывать. Как было сказано выше, политическая терминология и символика имеют третьестепенное значение по сравнению с реальной политикой.

Замена пролетарского интернационализма патриотизмом и шовинизмом в СССР и Китае была неизбежна по ряду причин. В первую очередь, по социальным. Эта идея изначально не была и не могла стать идеей большинства, поскольку абсолютное большинство населения в обеих странах, как было отмечено выше, было крестьянским, то есть, мелкобуржуазным.

Последнее утверждение по отношению к России, правда, до сих пор почему-то подвергается сомнению частью социалистических авторов. Эти авторы придерживаются старой народнической и в какой-то мере славянофильской традиции, которая (если мы говорим о России) состоит в том, что русский крестьянин, живя в первобытно-коммунистической общине, являлся носителем именно коммунистического, а не мелкобуржуазного сознания.

Те, кто так утверждал и продолжает утверждать, игнорируют очевидные факты, которые в данном случае состоят в следующем.

После 1917 года российский крестьянин получил не только землю, но и (в особенности после начала НЭПа в 1921 году) возможность выбора, каким образом организовывать свое хозяйство – коллективным или частным. Напомню, что до 1929 года крестьян в колхозы насильно не заталкивали, поэтому этот выбор с 1921 по 1929 год они делали свободно. И этот выбор, как известно, состоялся по преимуществу в пользу индивидуального хозяйства. Абсолютное большинство сельских коммун и колхозов, организованных в период с 1917 по 1921 год, развалились и это притом, что они пользовались всемерной поддержкой советского государства.

В связи с этим разговоры об особой «коммунистичности» русского крестьянства давно стоило бы сдать в утиль и не заниматься историческими реконструкциями, которые уводят нас от понимания действительных проблем социалистического строительства в СССР. Утверждения о том, что российский общинный крестьянин19-20 веков обладал некой особой коммунистичностью, анархичностью и т.д., могут привести только к выводу о возможности создания особого правильного национального коммунизма (социализма).

Идея своего неповторимого и уникального национального социализма была очень соблазнительна в конце 19 – начале 20 века. Но мы знаем, чем закончилось ее воплощение во всех странах.

Но вся история XX века демонстрирует, что этот самый национальный коммунизм (социализм), там, где он действительно был создан, то есть, в том же Советском Союзе и Китае, в конечном итоге, через несколько десятилетий приводит только к национальному государственному капитализму, а затем к обычному, частному капитализму.

Крестьянин, как мелкий собственник хотел и должен был пройти путь полноценного собственника с его надеждами и неизбежными разочарованиями, вызванными конкуренцией со стороны более успешных и разбогатевших собственников и с неизбежной впоследствии пролетаризацией большинства крестьян. Вместо этого его путь и в СССР был, как мы знаем, другим. Ему пришлось пройти через систему государственного крепостничества в колхозах, постепенную пролетаризацию в совхозах в 60-80 годах XX века и возвращение к исходной точке капиталистического развития в 1991 году.

Поворот к капитализму, как мы знаем, произошел абсолютно во всех странах национального (государственного) социализма. Разница между ними сейчас лишь в том, что при авторитарной власти в государствах, некогда  входивших в СССР (за исключением Прибалтики, Украины, Грузии и Молдовы, где народные национально-освободительные революции привели к власти демократические правительства), мы видим по преимуществу относительно либеральную модель экономики. А в Китае, Северной Корее и Индокитае мы видим государственный капитализм, насаждаемый той же авторитарной властью.

Таким образом, приходится констатировать, что идея пролетарского интернационализма не могла стать доминирующей в стране с преобладающим мелкобуржуазным населением. А вот идея патриотизма, вполне буржуазная по своей сути, как идея чего-то своего, собственного, могла и стала.

Этому способствовал и тот факт, что в СССР сразу же стала выстраиваться модель государственного социализма, который, как было сказано, может быть только национальным. Соответственно и пресловутая идеология такого государства также моет быть только национальной.

В свою очередь, в крупных государствах, развивающихся в рамках государственного (национального) социализма практически сразу после их становления неизбежно начинают проявляться имперские черты. Так было и в СССР, и в Китае.

Во-первых, потому что в силу директивного запрета частной собственности, единственным и главным мотором развития такой экономик является национальное государство. В экономике это приводит к сверхмонополизму, являющемуся одной из необходимых составляющих империализма, как он понимается в классических работах.

Во-вторых, эти империалистические черты в таких странах появляются еще и потому, что, как бы они не декларировали «опору на собственные силы», такие объективные обстоятельства, как международное разделение труда, возникающее, в частности, потому, что в одних странах есть определенные виды сырья и товаров, а в других их нет, или недостаточно, все равно вынуждают страны государственного социализма к торговле с внешним миром. Это видно даже на примере такой сверхзакрытой страны, вечно опирающейся на «собственные силы», как современная Северная Корея, которая торгует и с Россией, и с Китаем, и с другими странами.

В свою очередь, внешняя торговля неизбежно приводит к тому, что эти страны неизбежно включаются в конкуренцию на мировом рынке, а конкуренция вынуждает их бороться за рынки сбыта, за захваты сегментов того или иного национального рынка. Эти захваты производятся путем того, что в начале 20 века называлось «вывозом капитала», а сегодня, в зависимости от политических предпочтений, называется то его «оттоком», то «внешними инвестициями». Все в конечном счете зависит от того, кто об этом говорит. Если патриотически ориентированный политик, то речь идет об «оттоке», если либеральный, то о «внешних инвестициях». Однако, и в том, и в другом случае, речь идет об одном и том же экономическом инструменте, характерном именно для капитализма эпохи империализма.

Причем в «обычных» капиталистических странах эти захваты сегментов рынка, например, блокирующего пакета акций какого-нибудь крупного зарубежного предприятия, или наоборот, попытка не допустить приобретения такого национального предприятия иностранной компанией, производятся при поддержке государства, выступающего в качестве коллективного представителя интересов «своего» крупного капитала. А в странах государственного социализма государство выступает в таких сделках непосредственным актором. Соответственно, экономическая конкуренция на внешнем рынке для таких стран сразу же поднимается на государственный уровень.

Впрочем уровень концентрации капитала в сегодняшнем мире таков, что отличить действия стран госсоциализма на мировом рынке от аналогичных действий «обычных» империалистических держав, уже почти не представляется возможным.

В любом случае мы должны констатировать, что страны государственного национального социализма на международном уровне вели себя, как обычные империалистические государства, и вызывались эти их действия их экономической системой.   

Например, если до Второй мировой войны СССР экспортировал в основном товары аграрного производства, то после Второй мировой уже и капитал. В это время при «финансовой помощи» СССР, которая, по сути, и была вывозом советского капитала, в Китае были построены ряд крупных металлургических предприятий.

Соответственно внешняя политика крупных стран государственного социализма была империалистической в самом классическом смысле этого слова, какими бы эффемизмами вроде «пролетарского интернационализма», она не прикрывалась.

Именно поэтому для всех поклонников советского «пролетарского интернационализма» интересы своего государства превыше всего. Именно поэтому они так легко переходят от этого весьма своеобразного «пролетарского интернационализма» к национализму, шовинизму, а то и к откровенному расизму, а интересы классовой солидарности трудящихся, классовый подход в оценке тех или иных событий и процессов в современном мире, для них в лучшем случае пустой звук.

Принципы социалистической «партии»

Идентификация и самоидентификация левых не самоцель. В конечном счете это просто оборотная сторона их целей, задач и ценностей, то есть, фактически - оборотная сторона их программы. Каковы же позитивные критерии современной действительно левой, то есть, социалистической политики и, соответственно, какова позитивная программа новой социалистической «партии»?

Общественная собственность и самоуправление

Одним из основных таких критериев из числа традиционных левых идей безусловно остается идея приоритета общественной собственности над частной. При этом, дабы больше не допускать прежних ошибок, всегда надо оговаривать этот момент условием, которое состоит в том, что национализация, как одна из форм обобществления, сама по себе не является социализмом.

И больше того, как показал и советский, и теперь уже китайский опыт, национализация не является даже гарантией подлинного, то есть, демократического социализма, если не дополняется переходом большинства средств производства в руки тех, кто на них работает. Без развития реального, а не игрушечного (по выражению Вадима Белоцерковского), производственного самоуправления, как минимум, в национальном масштабе, ни о каком освобождении большинства людей в экономической области говорить невозможно. А без экономического освобождения не может быть ни политического, ни общественного, ни личного освобождения человека.

Приоритет прав народа над правами государства

Левые отдают приоритет праву народа по отношению к государству, над правом государства по отношению к народу. 

Если вы выступаете за приоритет государства (которое в современном мире по определению является буржуазным) по отношению к народу, то вы точно не левый, поскольку, как было сказано, государство есть аппарат насилия правящего класса, каковым на сегодняшний день являются представители крупного капитала.

Поддержка левыми прогрессивных движений и стран

Отдельные случаи в этом ряду на пост-советском пространстве - Украина, Грузия и отчасти Киргизия. Их нынешняя государственность молода и вышла из мощных волн народных движений последних лет. Движущими силами этих движений в общем и целом был средний класс, в значительной степени представленный малым бизнесом (не случайно во время последнего Майдана среди его сторонников ходила шутка, в которой была очень большая доля правды, что если вы видите на баррикадах бойца в маске и сбитой в руках, то можете быть почти уверены, что за этой маской скрывается человек с высшим образованием и своим небольшим бизнесом). Конечно, среди сторонников Майдана были и рабочие, и студенты, но в целом это был протест буржуазно настроенных средних слоев, людей, для которых, вне зависимости от их собственного положения в обществе, буржуазная демократия развитых европейских стран представляется и идеалом, и конечной точкой этого движения.

Государственность Грузии, Украины и Кыргызстана хоть и является буржуазной (просто потому что никакой иной государственности в современном мире практически не осталось), но эти государства не являются империалистическими в экономическом смысле. Повторю еще раз – они не экспортеры, а импортеры капитала, их экономика нацелена не на внешнюю экспансию, не на захват все новых рынков сбыта, «зон интересов», «зон влияния», а на внутреннее развитие. Соответственно, не являются они империалистами и в политическом, и в военном смысле. В то же время их политические системы соответствуют наиболее передовым современным представлениям о парламентской демократии (некоторые ограничения свободы слова в Украине сейчас не в счет – она находится в состоянии необъявленной войны, ведущейся против нее гораздо более мощной соседней державой, но во время войны такие ограничения бывают неизбежны).

Таким образом необходимо констатировать, что государственность этих трех стран более прогрессивна, чем нынешняя российская государственность. За фасадом конституции РФ мы видим несменяемый уже 17 лет крайне правый буржуазный экспансионистский, милитаристский режим, апеллирующий не к лучшим образцам современной демократии, а к добуржуазным «ценностям».

Государственность в этих трех странах, несмотря на все противоречия буржуазных демократий, находится под пристальным и очень требовательным контролем их молодого общества, вышедшего посвежевшим из гроз недавних буржуазно-демократических революций. Их государственность не застывший древний базальт, а все еще бурлящая вулканическая лава. Любой высший чиновник этих стран, включая их президентов, не имеющих, кстати, таких царских полномочий, как, скажем, президенты России, Казахстана или Туркменистана, знает, что в любой момент может быть сброшен со своего пьедестала народом, который твердо уверен в своем праве на восстание.

В этом смысле поддержка действительно левыми, революционными силами в той же Украине своего государства, которое противостоит реакционной путинской империи (и именно в тех случаях, когда это государство действительно противостоит ей, а не имитирует это) на данном этапе не только не противоречит целям демократического левого социалистического движения, но в известной степени помогает ему. Хотя бы потому, что развитая буржуазная демократия дает гораздо больше возможностей для роста такого движения, нежели буржуазная автократия.

Левые, особенно левые крупных империалистических государств должны понимать эту позицию демократических левых Украины, Кыргызстана и Грузии или Молдовы, относиться к ней с уважением.  Во-первых, потому что современная европейская буржуазная демократия - это выбор народов этих стран.

Во-вторых, это не просто выбор народов, но выбор современный и демократический. Они могли бы повернуть в сторону ретроградного добуржуазного развития, выбрав российскую неоимперию или средневековую теократию, подобную той, на которую ориентируются исламские «революционеры» в Африке, Центральной Азии или на Ближнем Востоке, но выбрали европейскую демократию и это безусловно заслуживает уважения. Конечно, исторически это ограниченный выбор, но на современном этапе – лучший из возможных.

«Циммервальдские» левые, конечно, говорят на это, что социалисты (коммунисты, анархисты) должны ориентироваться соответственно на коммунизм, социализм и анархию, а не на то или иное буржуазное государство. Но, спрашивается, кто им мешает делать это и сейчас? Кто мешает им заниматься социалистической пропагандой, теоретической и организационной работой?

Да, в Украине левые в целом воспринимаются как враждебная проимперская сила. Но разве не большинство самих левых были в этом виноваты? И не пришло ли им время доказать, что это не так?

Левые безусловно должны поддерживать все демократические движения буржуазно-демократического типа, которые зарождаются в недрах стран с деспотическими, авторитарными и клептократическими режимами, даже понимая, что эти движения не являются буквально социалистическими. Хотя бы потому, что борьба за демократию, как говаривал классик, есть борьба за социализм.

Именно поэтому левые должны были поддержать Майдан, а не бороться против него, именно поэтому они должны поддерживать курдское демократическое движение, выступающее за демократическую федерацию и права женщин, и не поддерживать движения антидемократические, клерикальные и теократические.

Классовый подход

Нужно понимать, что классовый подход это, прежде всего, метод изучения общества. Этот метод исходит из того, что в своей общественной жизни, в сфере общественного производства, особенно в сфере приложения своих профессиональных навыков люди в массе своей исходят из собственных экономических интересов.

Например, человек, работающий по найму, заинтересован в повышении своей зарплаты. В свою очередь, бизнесмен заинтересован в снижении издержек производства. Учитывая, что в большинстве сфер общественной деятельности основные издержки производства приходятся на оплату труда, то для бизнесмена сокращение издержек в большинстве случаев означает уменьшение зарплат его сотрудников или (как вариант) сокращение числа самих сотрудников компании, при, естественно, распределении обязанностей уволенных на тех, кто остался работать.

Таким образом мы видим, что предприниматель имеет объективный интерес либо к прямому сокращению зарплаты своих сотрудников, либо к увеличению трудовой нагрузки работников при сохранении прежнего уровня оплаты их труда.

Иными словами, бизнесмен заинтересован в усилении эксплуатации своих работников, а последние – к ее уменьшению.

В этой области за последние полторы сотни лет ничего не изменилось. Научно техническая революция, изменение условий труда не изменили характера отношений хозяина средств производства и его наемных работников. На лицо все то же противоречие между трудом и капиталом.

Однако классовый подход позволяет увидеть объективные экономические интересы тех или иных влиятельных групп населения не только в сфере общественного производства, но и в собственно общественном секторе, в сфере политики и законодательства, например.

При желании, анализируя законодательную базу любого современного государства, вы совершенно ясно увидите в ней «уши» крупных корпораций.

Один небольшой пример. Несколько лет назад, выступая на заседании Государственной Думы РФ, депутат Ротмистров говорил о некоторых особенностях закона о возврате налога на добавленную собственность. Эти особенности состояли в том, что сумма уплаты НДС какой-нибудь компанией могла составлять, например, 300 млн руб., а его «возврат» той же компании со стороны государства – 600 млн. руб.

Все об этом знают, но никто ничего не предпринимает, сетовал тогда Ротмистров. Но заметим, это ведь было не воровство бюджетных средств, это был их узаконенный «возврат». Спрашивается, кто лоббировал принятие такого чудесного закона? Не представители крупного капитала? А кто его принимал в Думе? Не они же, пересевшие в думские кресла? Не оплаченные ими депутаты и члены правительства, которые дают свое положительное заключение на множество подобных законопроектов? Все это риторические вопросы…

Можно, конечно, заламывать руки и долго рассуждать на тему, что виной всему продажные политики. А можно просто посмотреть, кто оплачивает этих политиков и их избирательные кампании. И все сразу станет на свои места.

Между тем классовый подход сегодня нередко рассматривают достаточно упрощенно, как поддержку, выражение интересов пролетариата. Причем под пролетариатом понимается исключительно промышленные рабочие. Между тем, например, Маркс называл Огюста Бланки выдающимся «пролетарским революционером», в то время, как сам Бланки происходил из дворян, а в молодости некоторое время работал то учителем, то журналистом, но никак не индустриальным рабочим.

Кстати, и сам Бланки считал себя пролетарием, подразумевая под этим всех, кто живет своим трудом.

В широком смысле так оно и есть. Пролетариат – это все, кто работает по найму. В этом случае обычно возражают, что тогда директор крупного предприятия – тоже пролетарий. Это не так. Потому что пролетарий, это не только человек, работающий по найму. Это, прежде всего, исполнитель, подчиненный целой иерархии начальников, начиная с бригадира и заканчивая начальником цеха, директором и, наконец, хозяином компании.

Пролетарий находится внизу всей пирамиды общественных отношений, как на своем заводе, так и в обществе. И это притом, что от него в наше время зависит гораздо больше, чем от пролетария 19 - начала 20 века, в силу того, что он лично управляет гораздо более мощными машинами и системами, чем в прошлом. Соответственно и уровень его образования и культуры значительно выше, чем тогда.

То же можно сказать и о научном сотруднике какого-нибудь института или университета, рядовом клерке в компании или банке, журналисте, школьном учителе, враче и особенно медсестре в больнице – это такие же исполнители, работающие по найму и по приказу других начальников, находящихся над ними. Все эти люди теоретически могут работать индивидуально «на себя». Однако современное производство устроено таким образом, что такой «индивидуал» крайне зависим от коньюктуры рынка. Обычно он не выдерживает конкуренции со стороны своих коллег, работающих в крупных корпорациях и, помаявшись некоторое время «на вольных хлебах», в итоге устраивается в одну из таких же корпораций в качестве рядового сотрудника…

Что касается директоров и других крупных менеджеров, то, заметим, как правило, они являются не только привилегированными наемными работниками в силу прежде всего своего высокого общественного положения и положения на своем предприятии, а также уровня своей заработной платы, порой превосходящей доходы бизнесмена средней руки, но также и в силу того, что обычно они являются и совладельцами этого предприятия. Крупный менеджер сегодня как правило, владеет значительным пакетом акций компании, которой он управляет.

Например, хозяин крупной кузбасской шахты «Распадская» – Роман Абрамович – в 2010 году владел 40% ее акций, в то время, как ее генеральный директор - Геннадий Козовой – кстати, прошедший здесь все ступени карьерного роста - от шахтера до гендиректора - имел тогда в собственности 20% ее акций. Столько же акций на тот момент находилось в собственности другого подобного «пролетария» - председателя совета директоров ОАО «Распадская» Александра Вагина.

Таким образом, в случаях Козового и Вагина очевидно, что речь идет не о пролетариях, а о крупных собственниках и управленцах.

Промышленный пролетариат традиционно считался социальной базой социалистов, однако Маркс выделял этот класс прежде всего по его роли в общественном разделении труда. Снизилась ли сегодня эта роль?

Либеральные публицисты 80-х годов 20 века на этот счет заявляли, что да, снизилась, так как численность работников занятых в промышленности вообще сократилось. Весьма распространенное их утверждение того времени: если в 19 веке рабочих было 80%, и только 20% граждан работали в других сферах, то в конце 20-го и начале 21-го века пропорция изменилась на прямо противоположную. Так ли это?

Заметим, что еще в «Капитале» Маркс писал, что численность промышленных рабочих в Англии составляла 20% от общей численности трудоспособного населения. Энгельс вторил ему, говоря, что промышленный пролетариат нигде, за исключением той же Англии времен промышленной революции, не составлял большинства населения. Значение этого класса для будущей социальной революции он выводил, как было сказано, не из его численности, а из его места в общественном производстве.

Посмотрим, как обстоит дело с численностью промышленного пролетариата в современной России. Как известно, после крушения СССР Российская Федерация, как и почти все бывшие советские республики, пережила масштабную деиндустриализацию. Тысячи крупных и крупнейших старых и не очень старых на тот момент советских предприятий перестали существовать чисто физически, на их месте уже возвели коммерческое жилье и технопарки.

Между тем по данным Росстата за 2013 год, из 71,8 миллионов человек, занятых в российской экономике, 15,8 миллионов (22%) составляли квалифицированные и неквалифицированные рабочие. Цифры говорят сами за себя. Процент промышленных рабочих в индустриальных странах за полтора столетия остается практически неизменным. И это притом, повторю, что Россия с 1991 по 2013 годы пережила грандиозную деиндустриализацию.

Современная Россия, как известно, относится к разряду среднеразвитых капиталистических стран. Возможно (в данный момент я не обладаю соответствующими цифрами) в высокоразвитых странах процент рабочих несколько ниже, но отнюдь не из-за отсутствия потребности в их труде, а из-за того, что значительная часть производств крупных западных компаний выведена в развивающиеся страны, прежде всего Китай, Индию, Юго-Восточную Азию и Латинскую Америку. То есть туда, где цена труда на порядок ниже, чем в бывших метрополиях.

Таким образом мы приходим к выводу, что тот, кто хочет разобраться в происходящих в мире процессах, должен продолжать использовать классовый подход, остающийся, как мы показали, основным методом познания современного общества.

Конечно, ничто не может помешать использовать и другие подходы. Например, так называемый «цивилизационный». Но в этом случае не нужно удивляться, что человек, которого мы раньше знали как левого политика, на каком-то этапе оказался в лагере откровенной реакции…

Пролетарский интернационализм

Классовый подход теснейшим образом связан с таким явлением, как пролетарский интернационализм. Пролетарский интернационализм вытекает из понимания классовой природы государства. Если вы осознаете, что государство не просто аппарат насилия и принуждения, но аппарат насилия и принуждения определенного правящего класса (классов, тех или иных «лидирующих», по выражению Маркса, в современном обществе групп), то никаких иллюзий по поводу действий этого правящего класса внутри страны или на международной арене, у вас не будет. Соответственно и ваш интернационализм будет носить не только абстрактный (за мир и дружбу между народами вообще), но и совершенно конкретный, классовый характер. А стало быть, вы не дадите обмануть себя ура-патриотической трескотне государства, выражающего интересы крупного капитала.

Атиимпериализм и антиимперскость

Конечно, в этом случае можно сказать, что по отношению к войне между Россией и Украиной оправдан подход нынешних циммервальдцев - и в той, и другой стране мы видим крупный капитал, связанный с властью. Однако тут снова надо сравнить характер государства в этих странах.

Государство в сегодняшней Украине больше похоже на государство в Речи Посполитой, где король был первым среди равных, то есть, одним из крупных магнатов. Нечто похожее мы видим и в сегодняшней Украине, только с поправкой на то, что современная Украина имеет гораздо более демократическую политическую систему, чем Речь Посполитая. Король (президент) здесь избирается, правительство полностью подконтрольно парламенту, множество олигархических группировок не позволяет ни одной из них монополизировать в своих руках власть, капитал и средства массовой информации. Борьба этих группировок между собой способствует развитию плюрализма и политических свобод в стране.

Совсем другую картину мы наблюдаем в современной России, где крайний монополизм в экономике в конечном счете привел и к монополизации власти в политике, что в свою очередь еще больше усилило и экономический монополизм. Все это привело к тому, что и политическая и экономическая власть в РФ сегодня сосредоточена в руках одной из олигархических групп, представляющей нефтяных и газовых монополистов, тесно связанных с бизнесменами в погонах – выходцами из спецслужб, а также с высшими государственными чиновниками. Венчает этот олигархат почти сакральная фигура президента Путина, являющегося неотъемлемой частью этой группы, выразителем ее (а значит и своих) интересов, ее ярым защитником и гарантом ее господства.

Однако сравнение Украины и России экономически не вполне корректно, поскольку, как уже говорилось, в первом случае, мы имеем неимпериалистический капитализм, а во втором -империалистический.

Поэтому еще раз сошлюсь на Ленина, который подчеркивал, что надо различать капитализм и капитализм и даже империализм и империализм. Одно дело, скажем, империалистическая Япония начала 20 века, с ее свободной прессой, партиями и парламентом, и другое - империалистическая Россия с ее ужасными феодальными пережитками, у которой вплоть до революции 1905 года и в помине не было всех тех буржуазных свобод, которые к тому времени уже несколько десятилетий развивались в Японии.

Именно поэтому в военном конфликте между империалистической Японией и империалистической Россией Ленин однозначно занял сторону более прогрессивной Японии. То есть между реакцией и прогрессом, он выбрал прогресс. Кроме того, в отличие от большинства нынешних, да и не только нынешних, левых, он понимал, что военное поражение одной из наиболее реакционных империй неизбежно будет способствовать ослаблению ее режима, а значит развитию революционного и демократического процессов внутри этой страны. Что и подтвердили последующие события.  

Конечно, можно подойти формально, как и делают нынешние циммервальдцы, и сказать, что любой капитализм одинаково плох для трудящихся. Однако в этом случае придется признать, что между современной Туркменией и Швейцарией нет никакой разницы – и там, и там капитализм, и та и другая страна - формально республики.

Капитализм был и в нацистской Германии, тот же капитализм и, между прочим, в его империалистической стадии, есть и в современной Швеции. Значит ли это, что между ними тоже нет никакой разницы? Вопрос риторический. Совершенно очевидно, что политические режимы этих государств очень сильно отличаются друг от друга, и трудящимся современной Швеции несомненно много лучше, чем пролетариям нацистской Германии. Очевидно также, что в странах Евросоюза мы имеем один тип капитализма, а в Иране, Саудовской Аравии и Китае  – другие. Нужно ли задаваться вопросом, где себя лучше чувствуют трудящиеся и социалисты, где последние имеют больше возможности для легальной деятельности, в ЕС или в странах Персидского залива?

Из этого следует, что есть не просто разные, а очень разные капитализмы и разные империализмы. Соответственно, заявления циммервальдцев и социал-шовинистов о том, что нет никакой разницы между разными капитализмами, могут быть либо следствием нежелания увидеть очевидные различия между разными странами, либо диктоваться стремлением играть не на стороне социализма, а на стороне своего национального капитализма. Такая позиция, конечно, обеспечивает благополучное существование подобных «социалистов», «коммунистов» и «анархистов» в их странах, но фактически, это игра на стороне своего капитализма и предательство дела социализма, которое по определению интернационально.

Поддержка прогрессивных стран и движений

Этот тезис также нуждается в расшифровке. В официальной доктрине внешней политики Советского Союза, как известно, тоже декларировалась поддержка стран и движений, которые относились к разряду «прогрессивных». Вопрос лишь в том, что считалось таковым в СССР.

«Прогрессивность» большинства движений, поддерживаемых Советским Союзом во второй половине 20 века в большинстве африканских и азиатских стран за редким исключением (например, таким как индийское движение за независимость времен Махатмы Ганди) сводилось в основном к антиамериканизму и антизападных устремлениях.

Антиамериканизм и антизападность собственно и были критерием и синонимом прогрессивности для КПСС, как сейчас они являются критерием для наследников советского социализма причем не только на Востоке, но и на Западе, не только среди сталинистов, но и среди разнообразных «новых левых».

Говоря о «прогрессивности» или «реакционности» надо понимать относительность и того, и другого. Буржуазная демократия очевидно прогрессивней феодальной автаркии и буржуазной автократии или открытой буржуазной диктатуры.

Соответственно, буржуазная демократия современной Украины прогрессивней авторитарной президентской республики современной путинской России. В этом смысле, буржуазно-демократическое и национально-освободительное украинское движение 2004 и 2013-2014 годов было прогрессивным и по своим целям (движение к более прогрессивной по сравнению с Российской Федерацией Европой, отмена диктаторских полномочий президента Януковича, замена его президентской республики на парламентско-президентскую) и по своим движущим силам (широкие массы интеллигенции, рабочих, служащих, студентов и мелких предпринимателей).

Соответственно, силы, противостоящие этому движению, то есть, сторонники президентской автократии, коррумпированной экономики и полуколониальной зависимости от политически реакционной, авторитарной, клерикальной и экономически отсталой России, являются реакционными.

Таким образом «левые», поддерживающие вместе с откровенными фашистами всех стран мира клерикальную, право-консервативную путинскую РФ, выступающие за «интеграцию» Украины с Россией, а фактически за поглощение Украины Российской Федерацией, являются кем угодно, только не левыми.

Левые без кавычек, то есть интернационалисты и антиимперцы, во-первых, поддерживают выбор украинского народа, сделанный им в ходе его выдающейся революции 2013-2014 годов. И этот выбор, как известно, европейский.

В экономической области, это выбор в пользу более прогрессивной, современной  и масштабной экономики Евросоюза, в котором живет почти пол-миллиарда человек. В России живет 143 млн. человек и ее экономика отсталая и паразитическая, ориентированная по преимуществу на продажу нефти, газа и других видов сырья. Даже если мы прибавим сюда Казахстан, Беларусь, Киргизию и Армению – страны, входящие в ЕАЭС – этот рынок менее 190 млн. человек. Но главное, что это рынок, где все подчинено диктату одной страны, с отсталой, как было сказано, экономикой.

Да, основные страны ЕС – Германия, Франция и Великобритания – империалистические державы, как и Россия. Но эти империалисты не нападают на своих соседей, не навязывают грубой силой им свой диктат в политике и экономике, как это делает путинская РФ.

В политической сфере это более демократические страны, нежели путинская РФ. Таким образом, левые должны понимать, что, несмотря на определенные издержки, выбор украинского народа в пользу ЕС и шире – Запада в целом – прогрессивен. Соответственно настоящие левые поддерживают этот выбор как более прогрессивный.

Выбор имперских «левых» в пользу отсталой экономически, реакционной, право-консервативной в политическом смысле России, соответственно, реакционен. Соответственно те, кто поддерживает этот выбор - не левые, а правые, как бы они сами себя не называли.

В связи с этим совсем не случайно имперские «левые» оказались в одной компании с крайне правыми, ксенофобскими, фашистскими и расистскими архозаврами типа Дональда Трампа в Америке, белогвардейцами и убежденными монархистами вроде Игоря Гиркина или Егора Холмогорова и тысяч им подобных в России, вместе с неонацистскими организациями в Европе вроде французского Национального фронта или Австрийской партии свободы.

Объяснение, почему эти «левые» оказались вместе с откровенно правыми, простое: они вместе, потому что они – правые.

Эти «левые», даже если они сами себя еще не так давно считали антисталинистами, оказались вместе с правыми, потому что, находясь в рамках сталинского представления о социализме, они являются продолжателями имперской и шовинистической политики Российской империи, продолжением которой стала, как внешняя, так и, в значительной степени, внутренняя политика Советского Союза, как минимум с конца 30-х годов и вплоть до распада СССР. Знамя этой имперской политики было в 1999 году поднято Путиным. Именно под этим имперским знаменем, эти «левые» маршируют и сегодня.