Лауреатом писательской премии «Русский Букер» за роман «Возвращение в Египет» стал 62-летний Владимир Шаров. Ему понадобилось тридцать лет, чтобы литературный мир признал его как великого писателя.
Шаров все тридцать лет его творчества оставался на обочине литературного мейнстрима. Он был чужим для двух главных правящих, «определяющих тренды» страт страны – либеральной и государственнической. Во многом его мировоззренческий и политический аутизм, оригинальный взгляд на историю России – а все его художественные книги так или иначе исторические; он и сам историк, кандидат наук – определялся жизнью его семьи.
Его дед и бабушка с отцовской стороны – Израиль Исаакович Нюренберг и Фани Ефимовна Липе – были видными членами еврейского социалистического движения Бунд. Оба погибли в сталинской репрессивной машине. Отец Владимира – Шер Израилевич Нюренберг, сменивший имя на Александр Шаров – был известным в узких кругах писателем-фантастом. В своих произведениях он воспевал одновременно и русский космизм, и социалистический технократизм – в духе ещё одного великого советского фантаста Ивана Ефремова. Земля ему казалось темницей, сковывавшей творческие силы человечества, и выходом из этого заточения могла быть только или эмиграция внутрь себя, или вне Земли – в Космос, где можно было построить светлую жизнь с нуля.
Владимир Шаров, как и его отец, никогда не стремился в литературную жизнь как в Систему. Все его произведения – а это 8 романов – по сути были работой в стол. Википедия кратко описывает суть его романов: «В книгах Шарова разрабатывается концепция альтернативной (подпольной) русской религиозности».
Москва — новый Иерусалим, Русь — новый Израиль, русские — избранный народ. В этой мессианской идее, по мнению Шарова, корень русской революции.
У русского мессианства было два толкования, враждебных друг другу. Имперское — объединить все народы мира под властью православного царя и тем самым превратить земной шар в Святую землю.
Народное толкование русского мессианства мрачнее, трагичнее: мы живем в последние времена, а значит, надо уже сейчас подготовиться к приходу Спасителя — уничтожить окружающее царство зла. Николай Фёдоров, любимый философ Шарова, в своей «Философии общего дела» пошел ещё дальше.
Царство Божие можно и нужно построить на земле, не дожидаясь второго пришествия: ликвидировать города, срыть горы, распахать целину, воскресить умерших. Фёдоров, по словам Шарова, вернул в русскую жизнь чувство правоты, «веры в то, что мы идём туда, куда и должно идти». В этом учении, отнюдь не в марксизме, истоки большевизма.
Фёдоров был ещё и одним из основоположников космизма, русской оригинальной философско-религиозной концепции. Пожалуй, космизм – это единственное, что дала миру Россия в плане собственной философской и религиозной мысли.
Цель советской власти — Царство Божие на земле. Поэтому чекисты, «лучшие из лучших сынов человеческих, избранные из избранных», истязаниями и пытками приближают его, ведь от мучений плоть слабеет, а дух обретает свободу: «Кровью нашей смыли они грехи наши, приняли мы муку и через то очистились» («Воскрешение Лазаря»).
Революцию делают не германские шпионы, а бескорыстные идеалисты. Поэтому в романе Шарова «Будьте как дети» революционное войско состоит из детей.
Дети-беспризорники, следуя завету Ленина, переходят Чёрное море «аки по суху» и отправляются дальше, на Иерусалим. Героев Шарова вместо Иерусалима ждет мистическое озеро Светлояр.
Во многом Шаров – не просто последователь ещё одного великого русского «вне трендов» писателя Андрея Платонова – но он как будто дописывает его в своих романах.
В июньском за 2007 год номере журнала «Русская Жизнь» Владимир Шаров рассказал, на чём основывается его альтернативное видение русской истории. Семь лет назад Шаров прозорливо описывал всё то, что сегодня происходит с Россией. Вот фрагмент той беседы Шарова с Дмитрием Быковым.
- Вас называют отцом российской альтернативной истории. Нет ли у вас какого-то раскаяния, что ли, – вот, растлил литературу наукой и наоборот.
- Никого я не растлевал, потому что к альтернативной истории в строгом смысле отношения не имею. Я уже говорил несколько раз, что наиболее интересные вещи в истории – её тупики, а не магистрали. Боковые ответвления, почему-либо не получившие развития. В эти боковые ответвления я и углубляюсь, пытаясь понять, почему то-то и то-то не получилось. Почему, скажем, работы над реальным обретением бессмертия в двадцатые годы застопорились и что могло из них выйти.
- У вас нет ощущения, что русская история сегодня прекратилась?
- С ней произошло качественное изменение, заставляющее думать, что она исчезла – но это взгляд поверхностный. В действительности, думаю, она ушла на глубину. В человека, если угодно. На индивидуальный уровень. Вызвано это многими обстоятельствами – ну, например: сегодня её повторяемость уж очень очевидна. Воспроизводить её коллизии заново в государственном масштабе так же нелепо, как проводить параллели между убийством Кирова и покушением на Матвиенко. Или сопоставлять Троцкого и Березовского.
Происходят некие «репетиции», здесь я, пожалуй, угадал жанр – история не проживается, а разыгрывается, как пьеса, с достаточно произвольным и часто неадекватным распределением ролей. Относиться к ней без иронии невозможно, и потому главные страсти с государственной арены ушли в личные отношения. Или даже в душевные расколы отдельных лиц.
Борьба западников и славянофилов происходит сейчас не в государственном и даже не в общественном масштабе – трещины проходят по компаниям, ссорятся старые друзья, двадцать лет не замеченные ни в каких разногласиях.
- Я бы эту непримиримость в личных и сетевых спорах отнёс на счёт дурного морального климата в целом. В проигрывающей команде все ссорятся. А чувство проигрыша у страны безусловно есть, невзирая на общий бодрый тон.
- Не сказал бы. Пока, наоборот, есть чувство реванша и радость по этому поводу. Дело в ином: нет ни человеческого, ни финансового, ни интеллектуального ресурса, чтобы обеспечить подлинное напряжение. Страна очень большая, информационная открытость сохраняется, границы прозрачны. А чтобы разыграть очередное действие всерьёз, нужно обеспечить полную закрытость.
Сделать это в масштабе страны сегодня, похоже, невозможно. Значит, надо поставить заслонку в каждом отдельном человеке. Чтобы он ездил на Запад – и разочаровывался, смотрел на бывших сателлитов – и ненавидел, читал о чужих успехах – и огорчался. И не сказать, чтобы подобная тактика столь уж провальна. На внешнем, газетном, телевизионном уровне, на уровне макрополитики, имитаторской партийной борьбы и так далее всё это, наверное, и в самом деле выглядит забавной деградацией. Но на уровне личных установок срабатывает. Я категорически не согласен, будто у сегодняшней российской власти нет идеологии. Как раз есть, имя ей – обида. Мы обижены, нас недооценили, нам хамят.
- В чем же причина той дурной цикличности?
- В удобстве и предсказуемости. Элите удобно устраивать такой маятник, а народу, по-видимому, удобна такая элита – она снимает с него всякую ответственность за происходящее.
- Каковы механизмы становления этой элиты? Почему она у нас всегда формируется путём отрицательной селекции?
- Думаю, в элите концентрируются люди, готовые пойти чуть дальше или способные чуть на большее. Во времена относительных свобод нужно чуть больше способностей, энергии, дара убеждения – словом, активности. Во времена заморозков требуется, как в тюремной камере, готовность засунуть пальцы в глаза соседу на две секунды раньше или на два миллиметра глубже, только и всего. Собственно, это стороны одной медали.
Сегодня элита уже обеспечила себе максимум удобств – она сменяется автоматически. Пирамида сводится в точку. Народу на вершине всё меньше. Дети нынешних замминистров имеют все шансы стать министрами. Кстати, ведь и количество детей уменьшается. Это главная мировая проблема: рожать не хотят. У нас это особенно заметно, причем именно в привилегированном слое. Дети золотого миллиона – это десять тысяч. То есть слой элиты все тоньше, а концентрация власти всё больше.
- И что, у народа нет шансов порушить эту пирамиду?
- Шанс был, в 1917 году, например, – у меня новый роман как раз о революции.
- Почему же захлебнулся вариант семнадцатого года?
- Потому что так называемая революционная аристократия немедленно упустила власть, и начался реванш. 1937 год был не пиком его, а завершением. Кстати, я вполне убежден, что если бы не Отечественная война, Сталина бы опрокинули уже в начале сороковых. Шла непрерывная борьба, всё более-менее устаканилось только при Хрущёве, который сумел мирно выйти в отставку. Его, по крайней мере, не убили. Но вместе с этой войной кончился и весь революционный заряд – началась сплошная пошлость, продажность, застой. Грубо говоря, в семнадцатом году произошла смена элит, но не смена правил.
Это не значит, что я противник великих утопических проектов. Это значит лишь, что в России под их предлогом продолжается всё та же борьба, нескончаемое деление на земщину и опричнину. Про опричнину я написал довольно обширную историческую работу, доказывая, что это явление никуда не делось – все черты опричнины, хотя и на фарсовом уровне, наличествовали и в окружении Петра. И этот фарс был довольно серьёзен, многим стоил жизни.
Всегда есть мания разделить страну на то, что считается своим, и то, что «опричь». Это разделение работает во все века – по классовому, сословному, национальному признакам. Сегодня и оно ушло на личный уровень. Человек обозначает в себе территорию опричнины. Происходит сознательная редукция собственной личности. Это – лишнее, это – не нужно… Но ведь так было всегда – в период раскола, скажем, когда происходил не просто раскол, но ещё и раскол раскола. Никонианцы вовсе не были монолитны. Основным занятием во все времена было деление на своих и чужих, после чего начинались поиски врага среди своих.
- В нынешней политической элите вам что-нибудь симпатично? Есть там люди, с которыми у вас связаны надежды?
- Люди там в большинстве своём комплексно закомплексованные, сказал бы я. Комплексов много: упомянутая обида, желание реванша, неуверенность в заслуженности собственного положения. Вознесение их по большей части случайно, отсюда мания все время что-то доказывать. В общем, сильно измельчавший театр, даже по сравнению с застоем. Никакой революции, конечно, не произошло – социально и нравственно это все те же семидесятники, только с большей степенью цинизма. Но я не рассматривал бы это только как российскую беду: это беда всемирная. Люди устали думать.
http://ttolk.ru/?p=22387
Комментариев нет:
Отправить комментарий