Владимир Видеман: Проблемы мира и социализма

1.

Советский социализм – разновидность крепостного права, как бы его второе издание для индустриального общества. 

Первое издание крепостного права началось в России вместе с Соборным уложением 1649 года, согласно которому крестьяне полностью теряли личные свободы и прикреплялись, в качестве рабочей силы, к определенному участку земли, находившемуся во владении правящего класса в лице родовой аристократии, служилого дворянства или церковных феодалов. 

После получения личной свободы «Манифестом о земле и воле» 1861 года земля, как средство производства, продолжала оставаться в руках прежних собственников, а крестьяне получили право ее выкупа, но – на кабальных условиях.

В конечном счете, через полвека, построенная на этой системе российская государственность рухнула, но новое советское государство, изначально провозглашая широкие свободы и права населения бывшей империи, очень быстро вновь закрепостило крестьянство в колхозно-совхозной системе, а заодно – и быстро выросший в результате индустриализации пролетариат. 

Конституции РСФСР 1918 года все средства производства формально объявлялись национальным достоянием, но уже тогда, через закон о рабочем контроле, прописывалась перспектива полного огосударствления этих средств в пользу Советской рабоче-крестьянской республики. Право социалистического государства на средства производства, включая землю и труд, прописанное в Конституции РСФСР 1925 года, имело своим результатом уже полное закрепощение крестьянства и рабочего класса, в смысле введения трудовой и всеобщей рекрутской повинности, сочетаемых с прикреплением рабоче-крестьянской массы к месту работы по принципу государственной регистрации по месту жительства (прописки).

Формально собственником всех средств производства являлся весь советский народ, но в лице советского общенародного государства, административный аппарат которого быстро сформировался в правящую касту, аналогичную служилому сословию дореволюционной империи. Таким образом, в СССР, к завершению периода индустриализации, укрепилась система нового типа крепостничества, охватившая не только сельское, но и городское население. Причем сама правящая номенклатура, подобно служилому сословию, находилась в крепостной зависимости от центральной власти, получая от последней себе в кормление соответствующие административные территории и производственные отрасли. 

2.

И вот, Конституция РФ 1993 года объявила новую редакцию отмены крепостного права, провозгласив личные свободы граждан и отменив государственную монополию на средства производства. При этом, фактически, вся собственность осталась в руках бывшей корпорации советской номенклатуры, новые вожди которой приступили к операции «выкупа» государственной собственности через систему ваучерной приватизации. Разумеется, для всего трудового народа эта приватизация пошла на таких же кабальных условиях, как и выкуп земли для крестьян после Манифеста 1861 года. При этом номенклатура просто приватизировала все лакомые куски государственной собственности за счет президентских указов и масштабных спекуляций на рынке ГКО. 

Тут, конечно, были и свои «вишневые сады», и взлетевшие в клуб финансовой элиты бывшие «крепостные» из низов, но в целом система российского государства следует своей исторической логике госкапитализма, активная фаза которого началась вместе с Романовыми, и особенно – с реформами Петра Первого. 

Но если это так, то, согласно этой же самой логике, через несколько десятилетий лет после декларативного Манифеста об освобождении должна последовать очередная русская революция как результат эскалации фундаментального социального конфликта, обусловленного принципами экономического неравноправия, заложенными в этой новой «хартии вольностей». Именно об этом сегодня все больше говорят оппозиционные Кремлю политики, а общественная воля к падению правящего режима вполне сравнима с волей к падению самодержавия в начале ХХ столетия. 

В связи с этим интересно то, что существенная часть антикремлевской оппозиции апеллирует к советской модели общественного устройства как некоему идеалу, сертифицированному знаком качества самой историей. При этом совершенно упускается факт тотального закрепощения трудового населения СССР, да и самой правящей элиты так же. 

На что надеются новые коммунисты, социалисты и сталинисты? На то, что именно они займут посты новой номенклатуры, ради которых можно смириться со статусом закрепощенного государственной системой служилого сословия? Или в перспективе некий новый социализм, без государственной монополии на средства производства – землю, труд и капитал? 

Но тогда причем тут социализм, и чем такой порядок будет отличаться от обычного либертарианства, апеллирующего к полной экономической свободе всех, без исключения, членов общества? Причем в современной России, несмотря на вполне либертарианскую риторику ее политических апологетов, такой свободы не сыскать, по факту, и днем с огнем. Но и это довольно старая история. Советские демагоги наперебой выставляли советского человека как самого свободного в мире, сегодня же демагоги постсоветской России точно так же говорят о невиданной свободе россиян – в отличие от закомплексованных и зашоренных обитателей других стран.

Крепостная ментальность – большая проблема в российском психотипе, тяжелая гиря на ноге общественного сознания. Причем однокоренное слово «скрепы» вызывает у многих весьма позитивные ассоциации, будто бы над этой идеологемой поработал сам дьявол. Вместе с тем, борьба со скрепами тоже принимает, подчас, гротескный характер, выходящий за рамки всякой политической, да и просто культурной вменяемости. Возникает такое ощущение, что тут просто одни скрепы хотят заменить другими: была диктатура труда – теперь введем диктатуру капитала! «Невидимая рука рынка» – такая же дьявольская идеологема, как и «скрепы». О какой «невидимости» можно сегодня говорить, когда открытая коррумпированность и кумовщина, царящая в финансовых институтах – причем, не только в российских, но и в мировых, – становится все более очевидной для любого критически мыслящего человека, не зашоренного на банальностях массовой пропаганды продажных СМИ? 

3.

Ну и традиционный вопрос: а делать-то что? Прежде всего – освободиться от этих самых банальностей. Каким образом? А вот это уже вопрос к качеству человеческого материала, как это ни цинично звучит. Кто-то ведь от этих банальностей свободен! Причем, не только среди оппозиционеров, но и среди правящего класса. И тут уже ставится не вопрос информированности, а вопрос мотивации и личной воли. В конечном счете – совести, хотя это понятие уже из области внеэкономических категорий. 

Значит ли это, что усиление традиционных конфессий, да и вообще религиозных организаций, способствует росту совестливости населения? Это большой вопрос. Ведь в организованных религиозных институциях действует та же номенклатурная логика, духовные феодалы мало чем отличаются в своих мотивациях от светских, а Закон Божий для них – что сталинская Конституция для советского функционера: закон – что дышло… 

Но ХХI век – все-таки не ХХ. Современные технические возможности позволяют широким массам не только эффективно воздействовать на электоральные процессы, но и на экономические (например, согласованные стратегии биржевых миноритариев). Все это, если действовать с умом, позволяет блокировать любых монополистов. Главное – было бы желание и настойчивость. В России таким инструментом борьбы с политической монополией правящей партии, как базисной организации номенкатурного картеля, стал проект «Умное голосование» - при всей его недоработанности, поскольку ЛДПР, КПРФ, СР и Новые люди - всего лишь филиалы ЕдРа. Но лиха беда начало... При этом сам проект, с чисто технической точки зрения, остается инструментом общественной политики и отсюда – его притягательность. Вспомним выборы 2016 года в США, где победу Трампу – как кандидату, представлявшего себя борцом с монополией глубинного государства – во многом обеспечила «умная стратегия» контентной рекламы на базе разработок технологической компании CambridgeAnalytica. Таковы реалии современного мира. 

Кроме того, если власти видят недовольство масс и готовность последних идти по пути умного голосования, твиттерной революции и иных стратегий протестного действа, представляющий потенциальную угрозу обрушения самой государственной сисемы, то не следует ли как-то скорректировать результаты собственной «умной приватизации», по результатам которой страна снова подходит к порогу антиноменклатурной революции? Не ляжет ли, в этом случае, главная вина за разрушение государства на плечи самой государственной номенклатуры, как это уже было в истории страны неоднократно? 

Вот так народ и оказывается между молотом иностранного давления и наковальней собственного номенклатурно-олигархического производства. То же самое было в истории Российской империи: давление западных инвесторов и нежелание правящего класса эффективно модернизировать страну. В результате «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три» (В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»). 

Да и советская империя слиняла в те же самые три дня московского путча. Правда, тут драйвером процесса выступали не иностранные кредиторы, а желание отечественной номенклатуры превратиться в таких кредиторов для собственной страны. Что и было с успехом осуществлено. Отсюда – тотальная зависимость российской экономики (равно как экономики всех постсоветских государств) от иностранных кредитов, за которыми нередко стоят собственные граждане, капиталы которых аффилированы с активами действительных иностранных инвесторов.

Сегодня на гражданские свободы идет глобальное наступление по всему миру, а в авангарде этого наступления стоят мировые лидеры финансового капитализма и союзные им представители компрадорской политии (глубинного государства в мировом масштабе). По сути, мы видим новое издание фашизма как альянс олигархии и политической номенклатуры, выстраивающих схемы тоталитарного монополизма под вывеской «инклюзивного капитализма» как чуть ли не социалистического (в демагогическом смысле, как общества равных возможностей и социальной солидарности) проекта. 

В этом плане «умное голосование», пока демократические нормы еще формально действуют в развитых странах мира, могло бы сыграть свою роль не только в России, но и за ее пределами. Зарубят эту технологию – появится другая. Это совершенно неизбежно. Разве что эффект обрушения системы будет масштабнее."