Ми йдемо до Леніна

(с) Павел Шехтман

Лет в 6-7, в возрасте перехода из детского сада в школу, был у меня воображаемый друг.

Ну положим не в такой степени как Карлсон или Гитлер (из "Кролика Роджера"), но такой добрый и мудрый дедушка, с которым хотелось поговорить о чем-то заветном. Владимир Ильич Ленин.

Образ возник под благодаря первым прочитанным о нем книжкам, всяким Воскресенским-Полежаевым-Бонч-Бруевичам. Родители старались не говорить со мной о Ленине ни в ту, ни в другую сторону, хотя старшее поколение, для которого он был не иконой а великим современником, относилось к нему с большим и искренним почтением.

Но образ крепко засел, и порвать с другом детства оказалось непросто уже во вполне сознательном возрасте и при знании фактологии. Психика сопротивлялась: "оно конечно, но Ленин - это другое. Он хотел как лучше!".

Очевидно, это массовое явление у советского поколения. 

В то же время, когда я выяснял свои отношения с Лениным, одна добрая и хорошая пожилая женщина сказала мне про Сталина: "я не могу слышать, когда его ругают. Это как если бы ругали родного отца". Для нее другом детства был Сталин.

С этой же точки зрения, можно подойти и к отношению человека к религии (я здесь имею в виду именно "нижний пласт" религиозности, массовую психологию). Кто-то в детстве верил в доброго, мудрого и справедливого боженьку, и порвать с таким Богом для него было большой драмой, даже если умом он и приходил к атеизму (об этом хорошо у Достоевского). Кого-то пугали грозным карающим Богом, который отправит его в ад с чертями и сковородками за то, что разбил вазу и не сознался - с взрослением он либо примет именно такого Бога, либо взбунтуется против Бога вообще.  Кого-то просто учили молитвам, потому что порядочный человек должен ходить в церковь (это про 19 век).  Так было с Герценом, и впоследствии Герцен, быстро придя к атеизму, не испытывал к религии никаких сильных чувств - ни любви ни ненависти - а только удивлялся, как в наше время умные люди могут верить в такие устаревшие вещи. 

А вот Ленин подростком бросил крестик в сортир и пылал к "боженьке" и "поповщине" фанатической ненавистью - очевидно он ощутил религию и церковь как часть ненавистного ему угнетательского мира, который убил его брата. Скорее всего с церковью он сталкивался прежде всего в ее официальной и служебной ипостаси (все-таки его отец был крупным чиновником), а мать хотя и говорила с детьми о "боженьке", но без особого увлечения, примерно как в наше время о Деде Морозе: "не бери конфеты из буфета, боженька все видит".

Так вот, в наше время в России можно заметить категорический дефицит, почти отсутствие таких семей. в которых Бог мог бы стать для ребенка воображаемым другом. Помню, попалась мне цитата из какого-то оптинского старца, которая меня поразила и которая в наше время оказывается в русской православной среде цитируется и обсуждается. Старец, значит, посетил в видениях ад и говорил, что видел там много детей. Попавших в геенну и погибших навеки за какие-то свои детские грешки. Наверное - вазу разбил и  не сказал, конфеты и буфета таскал, срамной уд неподобающе трогал....

Понятно, что при таких условиях никакого теплого, личного отношения к религии быть не может, и на выходе получаем либо сектантского фанатика, либо воинствующего безбожника а-ля Ленин,  либо (и это большинство случаев) язычника, для которого религия лишь набор магических ритуалов, помогающих в жизни.