Религия претендовала и претендует на монополию в области этики. Без веры, мол, нет нравственности. Казалось бы, дела давно минувших дней. Однако нет. В последнее время все чаще встречаются заявления, авторы которых открыто или чуть замаскированно поддерживают эти претензии. В таком духе, например, высказался в печати писатель В. Быков.
Он совершенно справедливо утверждает, что «совесть, сострадание, милосердие — нравственные начала, из века в век утверждавшиеся в людском мире». Но тут же почему-то непосредственно связывает эти нравственные начала с религией. Конечно, признает писатель, в религии есть темные стороны, которые дали основание считать ее опиумом для народа, но ее содержание, как он считает, к этому не сводится, ибо «ею проповедовались и общечеловеческие ценности, важные для всех времен и народов», а между тем, когда у нас «развернулась борьба с религией, то некоторые ретивые головы стали отметать все подряд».
Давайте вспомним, что Ленин не только осуждал пролеткультовское варварство, но не менее решительно отвергал и любые проявления «кокетничанья с боженькой», характеризуя их как «невыразимейшую мерзость», заодно относя эту характеристику ко «всякой религиозной идее, всякой идее о всяком боженьке».
Отказаться от принципиального, последовательного атеизма — значит отказаться от самих основ научно-материалистического мировоззрения.
А оставлять нравственность на откуп религии — не есть ли это некая форма заигрывания с боженькой?
Довольно явственную попытку в этом направлении предпринимает в своем последнем романе «Плаха» («Новый мир», 1986, № 6) Чингиз Айтматов. Опубликована пока только его первая часть, но многое в ней вызывает, по меньшей мере, недоумение.
Не будем подробно останавливаться на признаках некомпетентности автора в вопросах, занимающих немалое место в ходе его повествования, связанных с жизнью современной православной церкви. Но укажем хотя бы на то, что не существует в Московской патриархии такой должности, как «координатор по учебным заведениям», однако он фигурирует в романе. Выдумана и угроза отлучения от церкви, якобы нависшая над изгнанным из духовной семинарии ее слушателем.
Важней, однако, другое — общая тенденция.
Его герой — исключенный семинарист Авдий Каллистратов — ищет Бога. Его не удовлетворяет традиционный "архаичный" образ Верховного существа, но не нравится ему и атеизм. Приходится искать средний вариант - "Бога-Современника", соответствующего "потребностям времени". И еще не найдя такового богоискатель устремляется с уже как бы найденным в сферу жизненной практики, примкнув к компании уголовников, занимающихся собиранием и сбытом наркотиков. Делает он это с двоякой целью: набрать материал для корреспонденции в областной комсомольской газете и именем Бога убедить участников шайки отказаться от их преступной деятельности.
Неправдоподобно, чтобы газета взяла в свои специальные корреспонденты случайного человека, притом явного путаника-богоискателя. Что же касается «миссионерской» задачи, которую поставил перед собой Авдий, то она, видимо, призвана выразить ту же авторскую идею, которую мы выше отметили у Быкова: именно при помощи религиозных установок можно и нужно оздоравливать нравы и нравственность людей...
И никак не пройти в этой связи мимо некоторых высказываний В. Астафьева, сделанных им на страницах журнала «Наш современник» (1986, № 5).
Он спрашивает: «Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего. Зачем он нам, тот свет, ведущий в геенну огненную?» С умилением вспоминает писатель о том времени, когда «мы жили со светом в душе, добытым задолго до нас творцами подвига (Моисеем, Христом, Мохаммедом. Буддой?—И. К.), зажженным для нас, чтоб мы не блуждали в потемках, не натыкались лицом на дерева в тайге и друг на дружку в миру, не выцарапывали один другому глаза, не ломали ближнему своему кости». Это райское время ушло в прошлое, его у нас «похитили и ничего взамен не дали, породив безверье, всесветное во все безверье». Что же делать, в отчаянии вопрошает автор, «кому молиться? Кого просить, чтоб нас простили?» И вспоминает: «Мы ведь умели и еще не разучились прощать, даже врагам нашим...»
Прощать, однако, В. Астафьев никому ничего не собирается. Наоборот, он мечтает о том, чтобы «на головы современных осквернителей храмов, завоевателей, богохульников и горлопанов низвергся вселенский свинцовый дождь — последний (?!) карающий дождь».
Такая вот гуманистическая всепрощающая мечта приходит писателю в голову, когда он созерцает историко-этнографический музей, созданный в средневековом грузинском монастыре Гелати.
Читать такое в советской прессе - более чем странно. И не только из-за явственно выраженной тенденции кокетничанья с боженькой, но и потому, что перед нами уж очень вопиющие примеры забвения всем известных фактов истории и современности, притом таких фактов, которые марксизмом освещены и теоретически осмыслены и которые в силу их очевидности давно не оспариваются.
Поговорим по существу. Каждая или почти каждая религия проповедует совокупность моральных корм и наставлений, «заповедей». Они запечатлены в ее основополагающих вероисповедных документах, в книгах, признаваемых священными. Как учит религия, источником этих корм является сам бог, который преподал их людям.
Если подходить к вопросу с научной точки зрения, то источником морали следует признать не сверхъестественные силы, а реальные общественные отношения людей. Религия — это фантастическое отражение бытия людей, а религиозная мораль - фантастическое отражение реально существующей в обществе морали.
Любая реально существующая мораль внутренне противоречива, так как в ней неизбежно перемешаны новые нормы, возникшие в новое время, с прежними, отражающими совсем другие, ушедшие формы общественных отношении. Но особенно ясно это сказывается в религиозной морали. Ее противоречивость значительно сильней. Почему?
В религиозных учениях и в запечатлевших их вероисповедных документах моральные учения канонизированы. Они закреплены как нечто незыблемое, обязательное для всех времен. Поэтому те нормы поведения, которые возникли в давно прошедшие времена и уже потеряли свой смысл, все же выглядят как обязательные для верующего всех времен. Но одновременно считаются обязательными и моральные нормы следующих исторических этапов, по своему содержанию полностью противоречащие первым. Поэтому, как правило, невозможно найти в религиозных учениях однозначные нормы поведения для одних и тех же случаев, на всякое запрещение можно найти в соответствующих документах прямое разрешение и даже благословение.
Нагляднейшую иллюстрацию этого можно видеть в документе, который считается священной книгой как иудаизма (в ветхозаветной части), так и христианства. Надо полагать, что, апеллируя к религиозной морали, В. Быков и В. Астафьев имели в виду прежде всего именно этот религиозный документ и, говоря конкретно, знаменитые десять заповедей.
Недвусмысленно высказался на эту тему В. Быков в своем следующем выступлении («Книжное обозрение», 1986, № 25): он признал десять заповедей Кодексом морали, «по которому мы живем и до сих пор». Еще бы: не убивай, не кради, не прелюбодействуй. Что еще нужно, чтобы процветала всеобщая нравственность, как не всеобщее исполнение этих заповедей?
Но читайте Библию дальше! А дальше идет проповедь самого разнузданного кровопролития, убийства человека за любую малость, наконец, прямого массового геноцида. Сам бог, рассказывается в Библии, убивает людей в массовых масштабах, по самым ничтожным поводам. И людям приказывает делать то же. За непослушание, оказанное священнику или родителям - смерть. За нарушение субботнего отдыха - смерть За обнаружившееся недевственное состояние новобрачной - смерть. И уж само собой разумеется, за убийство - убийство: "душу за душу, зуб за зуб"...
У современного израильского солдата библейские наставления служат важным материалом для "идеологически обоснованного" истребления арабов.
В самом деле: «В городах сих народов, которых Господь, Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души». Ветхозаветные книги преисполнены описаниями того, как выполнялось это божеское предписание. Вот, «взял Иисус (Навин,— И. К.) Макед и... никого не оставил, кто бы уцелел»; взял Ливну и «истребил ее Иисус мечом и все дышущее, что находилось в ней»; выразительно сформулирован общий итог деятельности Иисуса Навина, этого прямого преемника Моисея, по завоеванию Палестины: «И поразил Иисус всю землю нагорную и полуденную, и низменные места, и землю, лежащую у гор, и всех царей: никого не оставил, кто уцелел бы, и все дышущее предал заклятию, как повелел Господь, Бог Израилев». Не убивай?
Не один Иисус Навин был, по ветхозаветным сообщениям, таким усердным исполнителем божьих предписаний человекоубийства в геноцидном масштабе. Так же действовал и знаменитый царь Давид («помяни. Господи... всю кротость его»).
ПОСТАВЛЕННЫЕ перед такими выразительными фактами, ревнители религиозной нравственности обращаются за помощью к Новому Завету: там-де проповедуется любовь к ближнему и всепрощение, абсолютная кротость и ненасилие. Что же, значит, именно в Нагорной проповеди следует искать «лампаду нашего сознания», тот самый «свет в душе» и т. д.?
При всей «новизне» Нагорной проповеди общая этическая позиция Нового Завета мало чем отличается от ветхозаветной. Новый Завет настаивает на непреложности установлений Ветхого Завета («ни одна йота не прейдет из закона»). Он рассматривает рабовладельческий строй как не только угодный богу, но и единственно возможный, он требует от рабов полного и беспрекословного повиновения рабовладельцам и рекомендует последним неугодившего раба «выбрасывать во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов». А по части загробных мучений Новый Завет выглядит куда страшней Ветхого. И, наконец, в отношении противоречивости проповедуемых моральных норм обе части Библии одна другой не уступают. Не мсти врагу, ибо он ближний твой, накорми и напои его, «ибо делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья». Хороша любовь!
Может быть, однако, те писатели, высказывания которых мы здесь обсуждаем, имеют в виду не библейские религии как источник нравственности, а, например, ислам или буддизм или вообще некую абстрактную религиозность, не имеющую конкретной вероисповедной формы. Но и к указанным религиям, а тем более к «религиозности вообще», относится все сказанное о христианстве и иудаизме.
Практика есть критерий истины. Религиозная практика богата и поучительна. Мы знаем исторические эпохи, когда в общественном сознании безраздельно господствовала религия. Возьмем средневековье. Сколько людей было истреблено в крестовых походах, на протяжении столетий систематически затевавшихся церковью во имя того самого учения, которое категорически запрещает убийство?!
Сколько людей было под руководством церкви сожжено на кострах инквизиции?! И ведь придумали — не просто убивать любимого ближнего, а заживо сжигать, да еще бывало — на специально замедленном огне.
Свалить эту практику на католическую церковь? Но протестанты делали то же. Православные церкви делали то же. Вспомним, как топили еретиков в Пскове и Новгороде, как жгли на кострах протопопа Аввакума и других старообрядцев. Вспомним, как благословляла православная церковь виселицы, при помощи которых самодержавие расправлялось с революционным движением. Да ведь и крепостное право с узаконенными порками людей на конюшне и с правом первой ночи («не прелюбодействуй!») находило в лице церковных риторов и богословов красноречивейших защитников.
А как же насчет любви я ближнему, непротивления злу, воздаяния добром за зло? Реальная жизнь в течение тысячелетий шла мимо всей этой словесности. Эксплуататорское общество культивировало звериные нравы, находившие свое «идейное» обоснование в религиозной идеологии и нередко прямое воплощение в политической и прочей практике церквей разных религий и вероисповеданий, будь то христианство или ислам, иудаизм или буддизм.
А теперь нас призывают вернуться к «свету в душе» и отказаться от «безверья», призывают каяться в нашем атеизме и вымаливать у кого-то прощение. А на «богохульников», то есть на атеистов, призывается «последний карающий дождь», который должен истребить их во имя осуществления наивысших принципов человекобожеской доброты и милосердия...
ЛУЧШИЕ и высочайшие умы в истории человечества самоотверженно боролись с духовной сивухой. Сложилась благородная героическая традиция свободомыслия и атеизма.
Мы, коммунисты, восприняли эту традицию и развили ее. Наш атеизм базируется на фундаменте научного мировоззрения, и он так же незыблем, как это мировоззрение. Нравственность не только не противопоказана ему, она ему органически присуща. Это нравственность безрелигиозная, обязательно предполагающая совестливость, справедливость, духовность в лучшем и высшем значении этих слов. Совестливость и справедливость, уважение к труду, духовность в человеческих отношениях, построенных по принципу свободы от эксплуатации. Это коммунистическая нравственность. Ее мы прививаем нашей молодежи.
Лучшие ее носители — те люди, которые стремятся к освобождению от эксплуатации, к социальной справедливости, к расцвету и развитию каждой человеческой личности, которое невозможно без расцвета и развития масс — главной духовной, творческой, организационной силы общества. Массы, а не сверхъестественная сила!
Крывелев И(осиф Аронович). // Комс. правда 30 июля 1986
Комментариев нет:
Отправить комментарий