Актуальна ли классовая теория сейчас?
Классовая теория изгнана ныне из российской академической науки и российского образования. Между тем сама повседневность капиталистического общества напоминает нам о ней ростом социального и имущественного неравенства. Более того: напоминают нам о ней и сами власть и собственность имущие, подобно калининградскому губернатору, одобрившему недавно сокращение компенсаций за детский сад, либо известному предпринимателю и блогеру Варламову, который открыто заявил, что он «… вертел профсоюзы». Кто их тянет за язык высказывать прямо свои классовые интересы? Они стали честнее или утратили всякие понятия о социальной ответственности (если таковые у них были)? Это моральный прогресс или регресс? (смеется). Проблема именно в том, что идеология как совокупный разум их класса заставляет этих господ отрицать классовую теорию, а их повседневная личная практика – подтверждать. И те из них, кто честнее – да, честнее! – тот просто прямо выражает свой классовый интерес, и, не желая того, подтверждает правоту теории классов.
Выходит, сами буржуазия и чиновники пропагандируют революцию?
Строго говоря, не из всякой классовой теории следуют революционные выводы.
Существуют разные классовые теории. Первую, ее можно назвать распределительной, создал еще Аристотель. В ней критерием различия классов является размер присвоенного богатства. Общество с этой точки зрения легко разделить на три класса: богатые, бедные и средний класс.
Вторая сформировалась у французских экономистов XVIII века. Критерий отличия здесь уже другой: производительность. Кенэ выделил «производительный» и «бесплодный» классы. Его последователь Тюрго (которого считают одним из основоположников либерализма, кстати) «производителей» разделил на капиталистов и наемных рабочих. Под последними он понимал тех, кто не является собственником земли, занят только производительным трудом и зарабатывает деньги лишь продажей своей рабочей силы. Не правда ли, напоминает Маркса?
Затем учение о классах и о классовой борьбе было развито французской исторической школой, прежде всего, Тьерри и Гизо. Именно их упоминает Маркс, когда отводит от себя заслугу создания классовой теории. Он, правда, к выделенным Тюрго признакам пролетариата добавляет еще один: участие в производстве прибавочной стоимости, отличая тем самым промышленный рабочий класс от докапиталистического пролетариата, работающего по найму (таковым были, например, слуги Фигаро или Труфальдино). Таким образом, вопреки утвердившемуся мнению, Маркс не является автором классовой теории как таковой. Более того: она зарождается в рамках буржуазной науки и сама по себе лишена революционных выводов.
В чем же тогда вклад Маркса в классовую теорию?
В том, что он превратил ее в весьма специфическую теорию социальной революции, ибо осмыслил ее не только исторично, но и антропологически. Еще до Маркса, английскими экономистами было показано, что существование классов связано с конкретными экономическими условиями: с разделением труда, регулярным, но ограниченным избытком продуктов труда, неравенством в распределении, неравенством в собственности и т.д. Если суммировать: коренная причина существования классовой структуры в том, что над человеком господствует экономическая необходимость, экономическая целесообразность. Следование ей есть разум, и есть свобода. А вот согласно Марксу, «царство свободы» начинается за пределами экономической необходимости, и, стало быть, классовая принадлежность характеризует социально-экономический статус личности, но не саму личность. Следовательно, личность способна, в принципе, выходить за рамки классовой ограниченности, например, в своей творческой или научной деятельности. Отсюда следует: первое. Личностное развитие означает развитие внеклассовое, выходящее в сферу всеобщих смыслов: чтобы Роберт Шуман стал великим музыкантом, он должен был порвать с перспективой карьеры банкира. Или: Томас Элиот работал в банке, но предпочел стать, в конце концов, профессором литературы. Второе. Критерием победы рабочего класса является устранение не только капиталистов, но и себя самого, как класса. Если буржуазия как буржуазия наслаждается своей классовой исключительностью, консервируя классовость, то объективной целью рабочих является уничтожение не отдельных классов, а классовой структуры как таковой. А это возможно не военными и не политическими, а только экономическими средствами: уничтожением труда как экономической необходимости, вытеснением человека из сферы материального производства, созданием условий личного развития и свободной деятельности и т.д. Словом, по Марксу, подлинной революционной задачей является преодоление классовой борьбы, а не ее постоянное нагнетание, как следовало из сталинской демагогии. Причем, это преодоление означает не забалтывание классовых противоречий или игнорирование социальных проблем, а действительное их решение. Вопреки либеральным и консервативным мифам, общество развивается из собственных противоречий, а не из чужих достоинств или недостатков. Политика властей делает революцию неизбежной, и если вы не хотите революции «снизу», как в России в начале XX века, сделайте ее хотя бы «сверху», как Рузвельт или шведские социал-демократы. Я это говорю не с точки зрения желаемого, а с точки зрения сущего: если власть перед лицом растущих социальных проблем не выбирает путь «революции сверху», она неизбежно получает «революцию снизу».
Верно ли, что классовая теория устарела и неприменима к сегодняшней реальности?
Та, которая разработана в классическом марксизме, на материале либеральной модели капитализма, естественно, в чем-то устарела. Ну, хотя бы в силу повсеместной деиндустриализации и усложнения классовой структуры. Вот, например, цифры: более 70 % рабочей силы США с 80-х годов сконцентрировано в сфере услуг и образования. Промышленный рабочий класс перестал доминировать в современной экономике. Но это не значит, что устарела сама классовая теория. Ни Маркс, ни Ленин, не выделяют в качестве признака рабочего класса технологию. Уходит промышленный рабочий класс – приходит новый, связанный с новыми, информационными средствами производства. Давайте назовем его словами Писарева: «мыслящий пролетариат». Или словами Андре Горца: «когнитивный пролетариат». Можно вспомнить и выражение Маркса: «конторский пролетариат», или «офисный планктон», по-нынешнему. Можно назвать его по-разному, а суть останется.
А в чем суть?
Суть в классовом антагонизме, в основном классовом противоречии. Оно с XIX века остается неизменным, будучи сформулированным Марксом так: это противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения. Другой вопрос, что это противоречие проявляло себя в разные эпохи по-разному. Понятно, что в советском обществе или в условиях западного welfare state оно не выражалось так, как в классическом капитализме, знакомом нам по Диккенсу, Золя или Драйзеру. Но это не значит, что советское общество и welfare state были лишены классовых противоречий. Просто классы были в них другими, по-другому выражались и противоречия между ними. Первое, что бросается в глаза при изучении обществ, которые сложились в послевоенную эпоху на Западе, а потом и в России после развала СССР: гражданская буржуазия не является в них господствующим классом. Эти общества представляют собой парадоксальный, своеобразный капитализм, где власть – не у капиталистов самих по себе. Этакий недокапитализм.
А у кого власть?
У буржуазно-бюрократической корпорации. Если говорить о постсоветской России, то буржуазия в ней так и не стала господствующим классом. Крупный капитал стал частью номенклатуры, но номенклатура не стала частью буржуазии как гражданского класса. Зачем ей это? Бюрократия может конвертировать власть в капитал, и этот процесс шел в России всю перестройку и дальше, в 90-е, но не привел к «нормальному» капитализму капиталистов, идеализируемому либералами. Он оказался никому не нужен, кроме самой численно ничтожной гражданской буржуазии и интеллигенции, бескорыстно влюбленной в капитализм. Почему он не нужен низам – ясно (он их грабил и грабит), а почему он оказался не нужен бюрократии? Дело в том, что социальная ситуация буржуазии, особенно мелкой и средней, – ситуация постоянного риска. Положение бюрократии более стабильно, чем у буржуазии. Ее достаток зиждется на том, что всегда есть под ее контролем. Это не случайная прибыль, а налоги, которые она взимает с помощью налоговой, приставов, полиции. Это бюрократическая рента. Официально чиновник по закону не имеет права заниматься бизнесом, но ему это и не надо, он найдет тысячи способов быть к нему причастным. Вот почему бюрократия как политический субъект более маневренна, более устойчива, чем гражданская буржуазия и вот почему поздняя советская номенклатура, поиграв в капитализм с гражданским обществом и проведя масштабную приватизацию, в конце концов, предпочла сохранить капитализм под своим контролем. Одних лояльных капиталистов она включила в свою иерархию, используя их как дойную корову, других, не лояльных, – подвергнув остракизму. Так спокойнее, стабильнее. И народ эту политику поддержал, поскольку тоже хотел стабильности. Поэтому, когда современные российские предприниматели называют себя «самым угнетаемым классом», то это справедливо. Только я бы к этому добавил, что, вопреки тому, что говорят либералы-западники, это ситуация является общемировой.
На Западе точно такая же ситуация?
Да. Гражданская буржуазия на Западе уже в самом начале эпохи империализма была отодвинута от власти в ходе срастания крупного капитала с буржуазно-бюрократической корпорацией и поставлена ею под свой контроль. Это сопровождалось глубоким социальным реформированием, благодаря которому низы поддержали новую систему. Повсеместно возникает «социальное государство», ядро которого – система социально ориентированного перераспределения. Социально-экономическая основа этой системы – платежеспособный индивид. Поясню. Капиталист производит товар, реализует его на рынке, получая прибыль. Почему? Есть спрос. Почему есть спрос? Потому что есть покупательная способность. Кто основной покупатель? Рабочий класс. Таким образом, казалось бы, все очень просто: капиталисту выгоден богатый рабочий класс. Почему же он этого раньше, в XIX веке, не понимал, и понадобилось две мировые войны, многие гражданские войны и революции, чтобы до него дошло? Маркс отвечает на этот вопрос: да, капиталист заинтересован в высокой покупательной способности населения, но своих рабочих он воспринимает только как получателей зарплаты, которую хочет сделать как можно меньше, чтобы увеличить прибыль и оборот капитала. И так, следуя логике капиталистического производства, рассуждает каждый капиталист. Таким образом, всеобщий разум буржуазии находится за пределами черепной коробки отдельно взятого капиталиста. Как разрешить это противоречие? Только одним способом: возникновением социальной силы, которая будет господствовать над отдельным капиталистом, воплощая в себе коллективный разум буржуазии. Такой силой стало государство, которое стало поощрять этот массовый спрос, делая его экономически эффективным. Собственно, в этом – суть теории Кейнса.
Перед нами – не что иное, как институциональный или распределительный или даже паллиативный социализм, восходящий к идеям не Маркса (он его критиковал), а Сен-Симона и Прудона. Оказалось, что социализм как общество построить невозможно, но как институт – пожалуйста. Это общество – воплощенный парадокс: в нем с одной стороны политически господствует буржуазно-бюрократическая корпорация, а с другой – экономически господствует рабочий класс, ибо его спрос, покупательная способность и его вкусы определяют развитие экономики. Причем рабочий класс в этом смысле здесь господствует экономически как раз постольку, поскольку эгоизм капиталистов не определяет экономическое развитие, а подчиняется государственной воле в форме права. Либералы много говорят о правовом государстве, забывая при этом, что в своей истине оно имеет антибуржуазный и бюрократический характер.
В этом обществе экономические различия классов дополняются политико-правовыми различиями постольку поскольку доступность к капиталам зависит от положения в бюрократической иерархии и от лояльности к власти. На поверхности это выглядит как возвращение к сословной структуре, как неофеодализм. Но это, конечно, не так. Здесь все же сохраняется ориентация экономики на прибыль и прибавочную стоимость, пусть даже если они выступают в превращенной форме планового показателя, как в Советском Союзе или у корпораций-монополистов, работающих в режиме максимальной прибыли.
Какое будущее этой системы?
С 1968-го по 1973-й эту систему накрывает кризис, потом кризисы становятся сильнее и сильнее, и часть правящей элиты берет на вооружение теории неолибералов: дескать, удешевление рабочей силы оживит рынок. На самом деле в современных условиях это утопия. Неолиберализм воплощается больше в лозунгах, чем в практической программе возвращения к свободному рынку. Мы видим, что «социальное государство» не уничтожено как институт, нигде свободный рынок не воссоздан, а власть все так же остается в руках у буржуазно-бюрократической корпорации. Дело ограничивается сокращением объемов распределения. Объясняется эта непоследовательность неолиберальных правительств просто. Чтобы совсем уничтожить «социальное государство», нужно уничтожить его социальную предпосылку – массовый тип потребителя, обуржуазившийся, консьюмеристский рабочий класс, который уже привык не только многообразно иметь, но и многообразно хотеть, а это сделать можно лишь путем массового геноцида. Ясно, что в современных условиях это не просто сделать, хотя кому-то и очень хочется, поэтому неолиберальные правительства пошли по другому пути: они дестабилизировали периферию капиталистического мира и впустили в свои страны гастарбайтеров. Так возникла избыточная рабочая сила, необходимая для удешевления цены рабочих рук и мозгов. А ранее происходил перевод национальных предприятий в «третьи страны» с дешевой рабочей силой. На практике все это привело не к росту экономики, а к ее кризису, потому что западная экономика уже давно заточена на производство товаров индивидуального потребителя. Вроде бы, удовлетворению спроса населения в деньгах могла способствовать система дешевого кредита, но это только раздуло финансовый пузырь. Две волны кризиса уже прошло, ожидается третья, кризисы неолиберальной системы могут являться бесконечно. Поэтому я вынужден сказать ужасную для кого-то вещь: мы стоим на пороге новой мировой социальной революции. Можно сказать, мир уже стал двигаться к ней, так же, как он пришел в движение по направлению к мировой буржуазно-демократической революции в первой половине XVII века, а в первой половине века XX – по пути революции социалистической. Это видно и по президентским выборам в США, и по событиям в Западной Европе.
Что станет результатом этого?
Результатом будет какая-то новая модель «социального государства». Какая конкретно – сложно сказать. Несомненно, что она будет лишена недостатков предыдущих, такой, к примеру, как национальная обособленность. Определить будущее в мелочах сейчас невозможно, равно как и сам ход нового революционного движения, но оно уже происходит. Современные многочисленные сепаратизмы, включая британский Брекзит, – это не что иное, как симптом социальной революции, ее сублимативное выражение. Народы должны наиграться в независимость, чтобы потом понять, что она сама по себе не решает социальные проблемы, что она есть лишь ложная форма их решения и что свои социальные проблемы народы решат только все вместе. Рано или поздно государствам придется восстанавливать национальную промышленность, а значит – возрождать рабочий класс. А рост численности рабочего класса, не прямо, так косвенно, через его политическую и экономическую борьбу, предполагает рост стоимости рабочей силы или возвращение к «социальному государству». Посмотрите на нынешний Китай: он уже прошел половину этого пути, рабочая сила в нем дорожает и он переводит производство даже в такую страну ЕС, как Болгария. А с возрождением рабочего класса новая мировая социальная революция обретет понимание своей подлинной цели и тогда революционное движение определится со средствами и сбросит себя неадекватные формы местничества и национализма. Мировое «социальное государство», по крайней мере, в виде всемирной конфедерации «социальных государств», не борющихся друг с другом за ресурсы, а рационально их распределяющих – вот программа этой революции, соответствующая состоянию современных производительных сил. В эпоху Интернета и других современных коммуникаций в этом нет ничего фантастического.
Екатеринбург, Евгения Вирачева
https://newdaynews.ru/revolution-1917/618804.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий