С. Г. Осьмачко, профессор, Ярославское высшее военное училище противовоздушной обороны
В статье рассмотрены основные факторы становления сталинизма – новой политической реальности советской России – в первую очередь, через призму идеологических и политико-психологических факторов. Показаны механизмы перехода от большевизма к сталинизму, роль в этом процессе насилия, влияние обсуждения проблемы сущности и перспективы НЭПа и пр.
The article examines the main factors of the formation of Stalinism – the new political reality of Soviet Russia, primarily through the prism of ideological and political-psychological factors. The author shows the mechanisms of the transition from Bolshevism to Stalinism, the role of violence in this process, the influence of discussing the problem of the essence and prospects of the NEP, etc.
Утверждение (примерно в 1929 г.) у власти сталинской руководящей группы означало, в том числе, победу безыдейного инстинкта власти над разного рода коммуно-социалистическими доктринами времён социал-демократии, троцкизма-ленинизма, правого уклона и т. д.
В идеологической «начинке» сталинизма противоречие формы и содержания обострено до крайних пределов: формально сталинизм зиждется на эклектическом наборе псевдомарксистских догм и более поздних «открытий» (например, о возможности построения социализма в отдельно взятой стране: об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к победе социализма и пр.); содержательно, по сути, сталинизм – настоящая инструкция об удержании власти в стране в неблагоприятных внешне- и внутриполитических условиях.
Политический выбор 1929 г.
Споры о судьбе НЭПа – это споры о судьбе России в рамках альтернативы:
а) дальнейшего наращивания усилий по пути совершенствования (создания, попытки построения) коммунистической перспективами средствами диктатуры пролетариата;
б) возобновление и развитие перспективы буржуазных отношений.
Условно первый путь можно именовать «военно-коммунистическим», второй – «либерально-буржуазным». В цивилизационном отношении эта альтернатива – борьба традиции и новации.
7 ноября 1929 г. в газете «Правда» появилась статья И. В. Сталина «Год великого перелома. К двенадцатой годовщине Октября». В III разделе этого материала, посвящённом сельскому хозяйству, вождь писал: «Превращается в прах последняя надежда капиталистов всех стран – «священный принцип частной собственности». Принято считать, что именно 1929 г. («год великого перелома») стал этапным в приходе сталинизма к власти. По мнению В. П. Данилова, «великий перелом», о котором Сталин объявил в ноябре 1929 г., не имел ничего общего с подлинным социально-экономическим развитием: не было ни огромного роста производительности труда в промышленности, ни массового колхозного движения. Применительно к тому времени можно говорить о «великом переломе» лишь в том смысле, что Сталину впервые удалось навязать партии и стране свои взгляды, оценки, методы и, в целом – политику диктаторского волюнтаризма, которая с неизбежностью вела к огромным человеческим и материальным потерям» [5, с. 171].
Что скрывается за выбором 1929 г? Историкам понятно, что Советский Союз 1920-х и 1930-х годов – «это во многом разные страны» [7, с. 17]. И действительно, 20-е и 30-е годы прошлого столетия в СССР в аспекте политической связи представляют из себя две отличающиеся друг от друга сущности.
М. Я. Гефтер полагал, что сталинизм порождён невызревшей предальтернативой социального развития. В его понимании, «альтернатива – это наличие нескольких способов решения одной и той же ситуации. Альтернативность превращает жизнь в открытое и в силу одновременности – разновекторное существование. Альтернативность относится к ядру развития, ибо саморазвитие идёт в разных направлениях, и это нам не мешает» [3, с. 72].
Тоталитаризм в нашей стране стал реальностью, так как смог прервать развитие альтернативного исторического процесса насилием над людьми (по М. Я. Гефтеру – «смертью», «желанием стереть с лица земли «локальный плюрализм» [3, с. 72, 73]). Иными словами, именно насилие открыло дорогу оголтелому тоталитаризму сталинского типа.
Субъективация вектора политического развития СССР в 1920–1930-е гг.
В основе прихода к власти И. В. Сталина во многом лежат психолого-политические причины властной направленности. Внешним оформлением сталинской жажды власти стала борьба в партии по вопросам ленинского наследия и вокруг судьбы НЭПа. После 1929 г. сталинская руководящая группа «вычищала» партию, центральный и местный аппарат, армию, «органы» (но это было «наведение порядка» уже в сложившейся системе единовластия).
1920-е гг. – «борьба с большевизмом».
На протяжении 1920-х гг. И. В. Сталин «последовательно искоренял большевистский дух, подменяя атмосферу горячих дискуссий атмосферой горячего одобрения» [7, с. 670]. В это время на публику много говорилось о верности ленинскому курсу, необходимости коллективного руководства, задачах сохранения единства партии и пр. Но никакой диктатуры пролетариата, конечно же, не существовало. Власть всё больше концентрировалась в руках партийно-государственной бюрократии, которая количественно росла сверх всякой меры. Бюрократия, мимикрируя к ситуации, поднимала на щит идеи традиционного большевизма, пыталась вести дискуссии о дальнейшем пути развития страны в условиях, когда мировая пролетарская революция оставалась идеей без надежды на осуществление. Более того, упрощённый набор марксистско-коммунистических идей большевизма нужен был становящейся сталинской руководящей группе лишь в том значении, в каком он мог способствовать стабилизации её власти.
«Те вожди большевизма, – писал О. В. Хлевнюк, – которые были привержены прежним идеям, должны были быть устранены. Это определило динамику внутрипартийной борьбы 20-х годов» [9, с. 66].
Старая партийная гвардия хорошо помнила, кем был И. В. Сталин до революции; реально оценивала обоснованность его претензий на лидерство в партии. Поэтому грядущий вождь относился к старым большевикам с явным недоверием. Он «утверждал своё единовластие, заменяя старую гвардию молодыми выдвиженцами» [9, с. 196]. Несмотря на то, что некоторая часть старых большевиков находилась в системе властных должностей до середины 1930-х, уже к концу 1920-х гг. эта группа утратила свою реальную политическую правоспособность. В нашем понимании всё вышеперечисленное свидетельствует об историческом поражении большевизма задолго до окончания существования коммунистического государства в 1991 г.
В своё время Л. Д. Троцкий, анализируя перерождение большевизма в сталинизм («общество термидора»), выпустил немало критических стрел в адрес И. В. Сталина и его власти. К. Малапарте высказал одно довольно точное и тонкое замечание: «Если коммунисты всех европейских стран должны учиться у Троцкого искусству захвата власти, то либеральные и демократические правительства должны учиться у Сталина искусству защиты государства от повстанческой тактики коммунистов» [6, с. 131].
Иными словами, ленинизм (большевизм, троцкизм) концентрировал внимание преимущественно на проблематике завоевания политической власти, сталинизму же намного важнее вопросы её удержания и консолидации. В конкретной политической обстановке 1930-х гг. последняя проблематика была гораздо более актуализирована, нежели первая. Естественно, что И. В. Сталин сотоварищи оценивали и старую партийную гвардию, и партийную оппозицию только в аспекте укрепления своей власти. П. Грегори оценил этот процесс, как «трансформацию механизма политической власти от коллективного руководства небольшой группы партийных лидеров к механизму единоличной диктатуры Сталина» [4, с. 100].
Партийно-политическое определение по вопросам судьбы НЭПа.
Не стоит представлять себе ликвидацию НЭПа как результат победы сталинизма в 1929 г. Начиная с 1921 г. буржуазное устройство НЭПа вступило в противоречие с партийной бюрократической системой. Суть этого противоречия состояла в понимании властью того, что НЭП есть не просто «временное отступление», а проигрыш и унижение коммунистической партии, всей советской системы. Б. Г. Бажанов (со слов секретарей В. И. Ленина М. И. Гляссер и Л. А. Фотиевой) приводит данную первым председателем Совнаркома оценку НЭПа: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем, это вопрос десятилетий и поколений. Что бы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе, мы должны изобразить перед ней возврат к меновой экономике, к капитализму, как некоторое временное отступление. Но для себя мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так, вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос ещё и в том, сохраним ли мы власть в этой всероссийской мясорубке» [1, с. 112].
Так, майская 1924 г. кампания по выборам в местные Советы показала серьёзное сопротивление деревни военно-коммунистическому наследию в экономике и в политике. Основными формами сопротивления являлись неявка на избирательные участки, отказ от голосования за предложенные «сверху» кандидатуры и даже покидание мест традиционного проживания. Позицию центра часто не поддерживали даже местные коммунисты.
Сорванную кампанию 1924 г. переназначили на 1925 г.; но новые выборы показали возросшую роль сельских сходов в противовес сельсоветам [8, с. 13–14].
В большинстве своих начинаний сталинисты чувствовали сопротивление деревни, показывавшее всё большую зависимость власти от растущей рыночной среды. Всё это сказывалось на задумках и результатах хлебозаготовок и на мн. др.
К тому же городские слои так же не испытывали большого сочувствия к растущей бюрократической системе (в городе часто антибюрократические и антинэпманские настроения сливались воедино). Казалось бы, власть располагала и правящей партией, и системой Советов, и секретными службами и пр., но часто, за пределами больших городов, коммунистического всевластия не наблюдалось.
Всё это вызывало у коммунистов чувство изоляции, развивало психологию осаждённой крепости, стимулировало агрессивное поведение и соответствующий стиль партийно-государственного управления.
Конечно, выбор 1929 г. был во многом предопределён личной позицией И. В. Сталина, который, как и его соратники, ни теоретически, ни практически не был подготовлен к сложному экономическому маневрированию на поле НЭПа; социально-политическая направленность элиты так же вступала в противоречие с задачей осуществления «форсированной индустриализации, необходимость которой в том виде определялась не столько общественной потребностью, сколько решением руководства» [2, с. 72].
В нашем понимании большевистский (досталинский) период власти проходил под флагом идейного коммунистического доминирования. Крушение этой идеи на практике привело к власти т. н. прагматиков политических отношений, использовавших флёр идеологии для прикрытия своего часто безыдейного политического курса. Б. Г. Бажанов писал: «В коммунистической практике всё было пропитано ложью. Вожди сами не верили в то, что провозглашалось как истина. Для них это был лишь способ, а цель была совсем другая, довольно низкая, в которой сознаться было нельзя. Отсюда ложь как постоянная система, как настоящая сущность» [1, с. 118].
Их истинной целью было сохранение собственного всевластия.
Библиографический список
1. Бажанов Б. Г. Борьба Сталина за власть. Воспоминания личного секретаря. М.: Алгоритм, 2017. 304 с.
2. Боффа Д. СССР. От разрухи к мировой державе. Советский прорыв. М.: Алгоритм, 2005. 224 с.
3. Гефтер М. Третьего тысячелетия не будет. Опыты политические, исторические, теоретические. «Революции» в Советском мире как Русском. Разговоры с Глебом Павловским. М.: Европа, 2017. 400 с.
4. Грегори П. Политическая экономия сталинизма. М.: РОССПЭН, 2006. 400 с.
5. Данилов В. П. Сталинизм и советское общество // Вопросы истории. 2004. № 2. С. 169–175.
6. Малапарте Курцио. Техника государственного переворота. М.: Агрио, 1998. 319 с.
7. Моше Левин. Советский век. М.: Европа, 2008. 680 с.
8. Хироши О. К вопросу о предпосылках коллективизации: настроение работников низовых партийных и советских структур в период НЭПа // Российская история. 2008. № 4. С. 14–16.
9. Хлевнюк О. Жизнь одного вождя. М.: АСТ: CORPUS, 2015. 464 с.
Комментариев нет:
Отправить комментарий