The communist countries in the World

 

Надя Бадауи: Пролетарский мессия против эссенциализации ислама

Совместим ли социализм с исламом? Может ли ислам быть прогрессистским? Как понимать политический ислам с классовых позиций? Какова сущность «исламизма»? Этими вопросами задавался ливанский мыслитель Махди Амель (1936–87). Спустя тридцать шесть лет после убийства философа его ответы на эти вопросы остаются актуальными для левых. Предлагаем познакомиться с его знаковой статьей, которая публикуется на русском языке впервые.

Историческая справка. Теоретизация марксизма из периферии капитализма

После поражения в Шестидневной войне 1967 г. арабоязычные мыслители справа и слева возобновляют поиск причин «отставания» арабов. В этом контексте в 1972 г. выходит книга «О колониальном способе производства» Махди Амеля.

Мáхди Áмель (с арабского «пролетарский мессия», настоящее имя — Хáсан Хамдáн) родился в 1936 г. на юге Ливана в преимущественно бедном шиитском районе Джабаль Амель. В 1960 г. вступил в компартию Ливана, в 1967 г. закончил аспирантуру по философии во Франции. Будучи студентом, подпольно содействовал алжирскому национально-освободительному движению. После получения этой страной независимости от Франции, был приглашен в североафриканскую страну работать преподавателем. В 1987 г. избран в ЦК ливанской КП. В 1975 г. в ближневосточной стране началась гражданская война, которая длилась до 1990 г. и оказала решающее влияние на творчество Амеля. Правда, конец войны он так и не увидел, поскольку его убил один из религиозных фанатиков. В последние годы заметен всплеск интереса к этому мыслителю, что объясняется актуальностью его подхода: в 2020 г. издательство Brill выпустило первый перевод на английский избранных трудов Амеля, не говоря о множестве научных и публицистических статей о его идеях на разных языках.[i]

Как объяснить неевропейские общества марксистскими категориями? Основу теории Амеля составлял «колониальный способ производства» (КСП, подробнее — см. статью на русском языке),[ii] который существует на периферии капитализма и поддерживает капиталистический (доминирующий) способ производства в ядре капитализма, воспроизводя взаимозависимость двух способов производства. По Амелю, КСП обуславливает специфическую классовую структуру в странах с КСП (сам Амель не использовал термин «периферия»). В 1960-80-х гг. он считал, что разорвать порочный круг самовоспроизводства КСП могла только социалистическая революция, которая являлась одновременно и антиколониальной. Амель подчеркивал необходимость создания марксистской теории для незападных обществ на основе фактов, вместо подгонки фактов под теорию, чем грешил догматический «марксизм». В работах мыслителя заметно влияние Грамши, Альтюссера, Ибн Хальдуна.

Ральф Леонард: «Эгоизм — основа коммунизма» (2023)

«Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять “общество”, как абстракцию, индивиду». — Карл Маркс, «Экономическо-философские рукописи»

«Мы коммунисты, поскольку мы эгоисты, и именно из–за нашего эгоизма мы хотим быть людьми, а не просто индивидами». — Фридрих Энгельс, из письма к Карлу Марксу (19 ноября, 1844 г.)

«Рабочие имеют огромную силу в своих руках, и если бы они ее почувствовали и воспользовались ею, то ничто бы не могло устоять против них: стоило бы им только приостановить работу, все выработанное ими считать своим, пользуясь им для себя» — Макс Штирнер, «Единственный и его собственность»

Коллаж Александры Пушной

У многих левых аллергия на всё, от чего веет индивидуализмом. Для них разговоры о «личности» и её «суверенитете» — это удел эпигонов Айн Рэнд и идеологов неолиберализма. Вместо этого они предпочитают благоговеть и разглагольствовать об «общем благе», «социальном благополучии» и «коллективе». В обыденном дискурсе капитализм просто приравнивается «индивидуализму», а коммунизм — «коллективизму». 

Я же думаю, что настало время пересмотреть эти предрассудки.

Важно помнить, что изначально критика индивидуализма возникла в результате консервативной реакции на Французскую революцию. Впервые термин «индивидуализм» как оскорбительный ярлык использовал Жозеф де Местр. Он и другие подобные ему, как, например, Эдмунд Бёрк, обвиняли индивидуализм и опирающуюся на него философию Просвещения в подрыве основ социального порядка и разрушении традиционных связей, основанных на религии, чинах и обычаях, в пользу атомизирующего и уравнивающего учения о естественных правах личности, дающего каждому человеку возможность следовать собственным эгоистическим желаниям, а не жить ради долга перед «обществом». Множество социалистов осуждают капиталистическое общество не только за эксплуатацию рабочего класса буржуазией, но и за индивидуалистический характер порождаемых им социальных отношений, будь то рациональное преследование собственных интересов или навязывание людям конкурентной, стяжательской и собственнической ментальности. Несомненно, эта критика имеет определённое сходство с консервативной критикой индивидуализма. Однако большинство социалистов желают не возродить традиционную цивилизацию, а создать утопию будущего, в которой личности, стремясь к кооперации, социальности и небуржуазному отношению друг к другу, совместно делят задачи по производству и справедливому распределению благ ради удовлетворения общественных потребностей.

Даже Маркс, согласно общепринятым представлениям, распространяемым как критиками, так и эпигонами Маркса в качестве стереотипа, был всего лишь очередным социалистическим мыслителем, ставившим во главу угла «общественное», а не индивидуальное. Однако подобное противопоставление индивидуального и социального чуждо самому Марксу. Он был одним из величайших философов свободы, так как прекрасно видел неразрывную связь между индивидуальной и общественной свободой. Свобода личности и свобода реализации её почти безграничного потенциала — это те критерии, по которым следует судить обо всём обществе. Как ничто другое, Марксова критика капитализма была реакцией на неспособность капиталистического общества развить возможности человеческой личности, не способной по-настоящему расцвести во всей полноте своего потенциала до тех пор, пока находится и трудится под угнетающей диктатурой капитала.

Это довольно простая мысль: если человек не свободен, то и общество не может быть свободным. В «Манифесте коммунистической партии» эта мысль сформулирована следующим образом: «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Иными словами, свобода личности — необходимая предпосылка свободы всех.

Когда я называю себя либертарным коммунистом, коммунистом-индивидуалистом или эгоистом-коммунистом, для большинства подобное звучит как нелепейший оксюморон. Однако мне нравится присваивать себе такие ярлыки, поскольку они опровергают устоявшийся стереотип одураченного и бескорыстного «коммуниста-альтруиста». Другими словами, я коммунист, потому что я индивидуалист. Более того, я коммунист, потому что я, чёрт возьми, жадный ублюдок. Я не стремлюсь владеть средствами производства только для того, чтобы улучшить качество своей жизни; я хочу владеть средствами производства, потому что я хочу быть их владельцем. Я желаю обладать всем богатством и культурой человеческой цивилизации. Я хочу быть владельцем всего мира — получить всё и вся. Я не хочу, чтобы моя жизнь определялась моим классовым положением, моей «расой» или тем, где я родился. Чтобы дать человеку возможность и свободу определять свою судьбу и быть совладельцем общества, классовое деление общества должно быть полностью преодолено. Эгоизм — это основа коммунизма. Я бы сказал даже, что это единственная разумная основа коммунизма.

При упоминании слова «эгоизм» неизбежно придётся вспомнить о другом философе — Максе Штирнере — «крёстном отце» эгоизма, вдохновившим некоторые направления анархизма. Как и Маркс, Штирнер вращался в кругах младогегельянцев, но впоследствии порвал с их либеральным гуманизмом и пошёл своим путем. В сочинении «Единственный и его собственность» Штирнер обосновал радикальный субъективистский индивидуализм. Его «Я» основано на «единственности», «собственничестве», или автономии, когда свобода человека не определяется государством, обществом или каким-либо другим институтом, а существует целиком как некое внутреннее свойство самой личности. Всё, чему мы подчиняемся — религия, мораль, нация, государство, человечество — это «призраки», то есть социальные конструкты, которые мы сакрализируем и тем самым лишаем себя внутренней личной автономии. Коммунизм для Штирнера, — под коммунизмом он имел в виду то же самое, что и Прудон или Вейтлинг, — является таким же «призраком» — доктриной уравниловки и равной нищеты, где призрак «общества» владеет всем, а реальные личности из крови и плоти — ничем.

Можно было бы легко отмахнуться от Штирнера, дискредитировав его как инфантильного анархиста или нацепив на него вульгарное марксистское клише «мелкобуржуазного» критикана. Однако сила Штирнера заключается в том, как он объясняет, что «общество» может действовать не только как платформа для реализации индивидуальной свободы, но и как отчуждающая сила, всячески подавляющая эту свободу. Есть что-то проницательное и глубокое в том, как он неистово защищает свою «единственность» против любой идеи или структуры, стремящейся унифицировать его. На первый взгляд, эгоизм Штирнера и коммунизм Маркса и Энгельса кажутся прямо противоположными. Но на самом деле, Маркс и Энгельс какое-то время были весьма увлечены Штирнером, в том числе из–за множественных совпадений в их критике младогегельянцев. Мы знаем, что Энгельс написал Марксу восторженное письмо по этому поводу. Касательно эгоизма Штирнера он писал: «Этот эгоизм доведён до такой крайности, до того нелеп и в то же время столь осознан, что в своей односторонности он не может удержаться ни одного мгновения и должен тотчас же превратиться в коммунизм» [1]. Ответ Маркса не сохранился, но мы можем предположить, что он не был столь же вдохновлён Штирнером, как Энгельс. Но даже на Маркса Штирнер оказал достаточное влияние, чтобы побудить его написать содержательную критику книги «Единственный и его собственность».

Многим «Немецкая идеология» известна изложением материалистической концепции истории через критику созерцательного и непоследовательного материализма и абстрактного и аисторического гуманизма Фейербаха. Готов поспорить, что большинство марксистов не читали главу «Святой Макс». Тот факт, что глава «Святой Макс» является самым большим разделом книги, говорит о том, что Маркс и Энгельс достаточно серьёзно отнеслись к главной философской работе Штирнера. Штирнер был для них этаким грозным противником, заслуживающим ответа, благодаря которому они сумели в процессе написания своей критики прояснить сущность того, что мы сегодня называем «марксизмом», являющегося более зрелой формой мысли в сравнении с более грубой версией социализма. По словам Дэвида Маклеллана, полемика со Штирнером «сыграла очень важную роль в развитии мысли Маркса, помогая ему преодолеть влияние Фейербаха» [2].

Критика Маркса в этом произведении весьма язвительна и местами откровенно беспощадна в отношении Штирнера. Часть этой критики будет непонятна, если вы не читали «Дон Кихот» Сервантеса, поскольку Маркс любит иронизировать над Штирнером, называя его «Санчо» — именем помощника Дон Кихота Санчо Пансы. Основная проблема штирнеровского «Я» заключается в том, что его индивидуализм рассматривает личность как асоциальный «чистый лист». Он мыслит человеческое «Я» вне истории, словно уникальные личности, полностью способные развивать свои собственные силы и умения, возникают ex nihilo («из ничего»). Чтобы штирнеровская критика идеологии имела смысл, она должна быть дополнена критикой материальных предпосылок возникновения этих «призраков» или навязчивых идей, если мы хотим действительно добиться возможности избавления личности от них. Лишь в этом случае «Я» сможет по-настоящему реализовать себя и достичь большего развития.

Цивилизация обязательно подразумевает кооперацию между людьми и лишь в контексте социального взаимодействия всех людей друг с другом формируется личность. Такое положение вещей не отрицает «Я» и её потенциала, а лишь очерчивает актуальные условия, в рамках которых развёртывается бытие и самораскрытие личности. Как поясняет Маркс, великие и уникальные личности во многом обусловлены историческим развитием конкретной эпохи, и глупо делать вид, что это не так: «Санчо воображает, будто Рафаэль создал свои картины независимо от разделения труда, существовавшего в то время в Риме. Если бы он сравнил Рафаэля с Леонардо да Винчи и Тицианом, то увидел бы, насколько художественные произведения первого зависели от тогдашнего расцвета Рима, происшедшего под флорентинским влиянием, произведения Леонардо — от обстановки Флоренции, а затем труды Тициана — от развития Венеции, имевшего совершенно иной характер. Рафаэль, как и любой другой художник, был обусловлен достигнутыми техническими успехами в искусстве, организацией общества и разделением труда в его местности и, наконец, разделением труда во всех странах, с которыми его местность находилась в сношениях. Удастся ли индивиду вроде Рафаэля развить свой Талант, — это целиком зависит от спроса, который, в свою очередь, зависит от разделения труда и от порождённых им условий просвещения людей» [3].

В целом ознакомление с философским произведением Штирнера было крайне важно для прояснения взаимосвязи между эгоизмом и классовой борьбой. Если люди действительно являются рациональными, автономными и преследующими собственные интересы личностями, какими их считает буржуазное общество, а противоречия капитализма действительно ограничивают реализацию их потенциала и их «уникальность», то, руководствуясь именно собственными эгоистическими интересами, множество людей создаст «союзы эгоистов» и будет сотрудничать друг с другом, чтобы полностью преодолеть господствующий и угнетающий их порядок. Таким образом, коммунизма, как утверждают Маркс и Энгельс, можно достичь без постулирования эгоизма и солидарности как противоречащих друг другу ценностей: «Коммунизм просто непостижим для нашего святого [анархиста и индивидуалиста Макса Штирнера], потому что коммунисты не выдвигают ни эгоизма против самоотверженности, ни самоотверженности против эгоизма и не воспринимают теоретически эту противоположность ни в её сентиментальной, ни в её выспренней идеологической форме; они, наоборот, раскрывают её материальные корни, с исчезновением которых она исчезает сама собой. Коммунисты вообще не проповедуют никакой морали, в то время как Штирнер проповедует сверх всякой меры. Они не предъявляют людям морального требования: любите друг друга, не будьте эгоистами и т. д.; они, наоборот, отлично знают, что как эгоизм, так и самоотверженность есть при определённых обстоятельствах необходимая форма самоутверждения индивидов. Следовательно, коммунисты отнюдь не хотят, как думает святой Макс и как повторяет за ним его верный Dottore Graziano (Арнольд Руге, — за что святой Макс называет его “необычайно хитроумной политической головой”, Виганд, стр. 192), уничтожить “частного человека” в угоду “всеобщему”, жертвующему собой человеку: это — чистейшая фантазия, насчёт которой оба они могли получить необходимые пояснения ещё в “Deutsch-Franzosische Jahrbucher”» [4]. 

К борьбе за коммунизм рабочий класс подтолкнет не какая-то туманная вера в «справедливость» и сентиментальность, а стремление к собственному благополучию и обретению возможностей для самореализации. Коммунизм возникнет благодаря «эгоизму», «жадности» и «желанию богатства», которые капитализм не в состоянии удовлетворить. Когда Освальд Шпенглер презрительно назвал марксизм «капитализмом низших классов», он был прав больше, чем можно было предположить. Более того, коммунизм стремится создать мир, в котором люди действительно относятся друг к другу как к уникальным личностям, не опираясь в своём восприятии других и не апеллируя к таким «призракам», как государство, раса, нация, этнос, принадлежность к племени, культура или любым иным навязчивым идеям, которые каждый из вас может придумать. Эгоизм Штирнера — это предпосылка коммунизма Маркса. Или, как выразился Якоб Блюменфельд, «эгоизм Штирнера — это коммунизм Маркса, рассмотренный от первого лица [отдельной личностью]» [5].

Трагедия истории заключается в том, что долгое время свобода одних зависела от порабощения и эксплуатации других. Беспрецедентность современной эпохи заключается в конкретном потенциале всеобщей свободы — в возможности построения «Афин без рабов и господ». Когда мы говорим о «коллективной свободе» или свободе общества, мы говорим о свободе каждой личности, составляющей общество, поскольку осознаём, что «общество» не существовало и не имело бы никакого значения без творческих способностей личностей, образующих его.

Коммунизм предполагает такую социальность, которая не уничтожает индивидуализм буржуазного общества, а опирается на него и обогащает. Подлинно суверенные уникальные личности могут расцвести только при коммунизме. Коммунизм — это апофеоз индивидуализма. Самое замечательное в коммунизме, как отмечал Оскар Уайльд, это то, что человек будет наконец-то освобождён от гнусной необходимости жить ради других.

май 2023

перевод: Денис Хромый

Примечания:

1. Из личного письма Фридриха Энгельса к Карлу Марксу (19 ноября, 1844 г.). URL: http://www.uaio.ru/marx/27.htm

2. David McLellan. «Stirner, Feurbach, Marx and the Young Hegelians». URL: https://files.libcom.org/files/Stirner,%20Feurbach,%20Marx%20and%20the%20Young%20Hegelians%20-%20David%20McLellan.pdf

3. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Том 3. Издание второе. Государственное издательство политической литературы. Москва, 1955 г. С. 392. URL: https://www.marxists.org/russkij/marx/cw/t03.pdf

4. Там же, с. 236.

5. Jacob Blumenfeld. «All Things are Nothing to Me: The Unique Philosophy of Max Stirner». URL: https://www.amazon.co.uk/All-Things-are-Nothing-Philosophy/dp/1780996632/

Olga Hanninen: Производство потребностей ради развития торговли, промышленности и политики

Чтобы работать по 12 и более часов во время промышленной революции в 18 веке английский рабочий в получасовой перерыв выпивал стакан крепчайшего чая, практически чифиря, с 2 столовыми ложками сахара с куском хлеба. И эта порция быстрых углеводов давала ему возможность работать дальше. 

Этот наркотик чай+сахар сделал возможной промышленную революцию, поскольку крепкий алкоголь с этой задачей не справлялся, понижая их работоспособность и убивая более быстро. 

Рабочие в молодости благодаря чаю с сахаром  выпивали свои зубы! И прочее здоровье, конечно. Но медленнее, чем если бы взбадривались виски.

Кстати, почему в СССР мы постоянно лечили зубы, а американцы так в юные годы уже вставляют себе импланты. Из-за сахара, который промышленно стали производить в Европе в 16 веке, а подешевел он до массовой доступности 

Этот милый исторический факт про сладенький чаек  узнала из истории опиумных войн. 

Ведь ради чего англичане развязали опиумные войны, сделав наркоманами целый Китай? Ради чая. Чтобы не покупать его за серебро, кроме которого китайцам не нужны были никакие европейские товары, у них и так все было. А у европейцев кончалось выкаченное из Америк золото. Единственное, что можно было продать массам китайцев - опиум, который производить запрещали китайские власти. Вот его и внедрили в Китай англичане, американцы и другие европейцы. Под лозунгом свободы торговли, разумеется. 

И никого не волновало, что в самой Англии опиум был запрещен. Наркоторговцам удалось убедить английский парламент развязать войны ради их целей именно ради свободы торговли и передвижения.

Кстати, ради промышленного производства для масс промышленных революционеров дешевых сахара и хлопка, - чтобы быстро сытно набить желудок и одеть задницу, в Америку из Африки завезли рабов, которых покупали у местных африканских рабовладельцев, и попавших в долговое рабство и преступивших закон ирландцев и небольшого числа англичан.

Что тут особенно интересным показалось лично мне? Производство потребностей ради развития торговли, промышленности и политики.

Потребностей в сахаре, хлопке и чае у англичан не было, а их создали.  Сперва на элитарном уровне - дамы, отставив пальчик пили чай с пирожными, а потом внедрили в массы. И завертелось! 

Кстати, феминизм раскрутили ради того, чтобы создать ещё один слой потребителей - женщин.

Потом раскрутили культуру детства и отрочества, внедрив особое гуманное отношение а детям, - и возникла потребность в промышленном производстве товаров и услуг для детей и молодежи. 

Вот это вязание культурных потребностей из  животного - самое интересное в человечестве.

Анатолий Несмиян: Для Китая приходит время жестких решений

Си Цзиньпин уже точно не поедет на встречу G20. Об этом объявил китайский МИД. Байден уже выразил по этому поводу сожаление.

Похоже, что имеющиеся форматы и механизмы согласования интересов и противоречий перестают адекватно работать. Что вполне характерно для жестких кризисов, которые подходят к точкам невозврата.

Китай сталкивается со всё возрастающими внутренними проблемами, которые делают крайне проблематичным постепенное разрешение внутреннего кризиса через внешнеполитические решения. Китаю нужно резко ускорять все процессы строительства валютной зоны юаня, как последнюю возможность разрешения внутреннего долгового кризиса, поэтому у него нет времени на стандартные процедуры согласований.

Раз так - то вероятность перехода к конфликтным механизмам разрешения противоречий начинает расти. Сигналом может стать прекращение Китаем всех или большинства встреч, на которых ранее эти противоречия обсуждались и согласовывались. Приходит время жестких решений.

Проблема Китая здесь известна - это не его стиль. Китайская философия не приемлет резких решений, связанных с выбором. Китайцы из двух решений обычно предпочитают выбрать оба, оставляя себе пространство для маневра. Западный стиль, когда одна возможность закрывается для того, чтобы сосредоточиться на другой, для китайцев сложен даже с точки зрения понимания. Поэтому они очень хороши в стратегии, но очень часто проваливаются в текущих решениях в кризисной обстановке.

Примером могут служить два провалившихся проекта развития после 2008 года, когда китайское руководство принимало их буквально «с колес». Критической проблемой китайской школы управления является очень неважная реактивность, реакция на непосредственные изменения ситуации. Интуитивное управление для Китая - терра инкогнита, поэтому переход к конфронтационной повестке, скорее, минус для Китая.

Но деваться особо некуда - ситуация в экономике подходит к критической черте. Рост экономики Китая существенно ниже, чем необходимо хотя бы для удержания долгового кризиса. В удельных показателях китайский долг сегодня - самый крупный в мире. Если бы у США был такой долг, его размер составлял бы примерно 70 трлн долларов. Для России сопоставимый с китайским долг выглядел бы примерно как 5-6 трлн долларов. Китай попросту не может его обслуживать, что и ведет к катастрофическому сценарию в любом сюжете.

Анатолий Несмиян: Африканизация России идет быстро и неуклонно

Росстат опубликовал данные о социально-экономическом положении России в первом полугодии текущего (2023) года, в том числе и данные о распределении населения по получаемым им доходам.

21 процент населения имеет подушевой доход менее 19 тысяч рублей. Что можно охарактеризовать как состояние кромешной нищеты. Всего же порядка 38 процентов населения получает доход менее 27 тысяч рублей, что можно охарактеризовать как беспросветную бедность.

От 27 до 45 тысяч рублей получает 27 процентов населения и от 45 до 60 тысяч - еще 13 процентов. Такие доходы в современной России относят этих людей к очень бедным и бедным. 

Российский средний класс (от 60 до 100 тысяч рублей на человека) составляет 15 процентов населения и примерно 8% зарабатывает или получает подушевой доход свыше 100 тысяч рублей в месяц.

Вывод из этих данных налицо. В состоянии бедности разной степени находится 78 процентов населения страны. Их них 21 процент - безнадежно нищие, то есть, без внешней помощи они неспособны выйти из этого положения. У остальных есть шанс, но только в случае возникновения иных внешних условий.

Структура бедности в России очень быстро приближается к аналогичным показателям наиболее нищих стран Африки. Скажем, у нашего нынешнего партнера по БРИКС Эфиопии в кромешной нищете живет 31 процент населения (в России - 21 процент) Число бедного населения Эфиопии составляет приблизительно 90 процентов населения (в России почти 80 процентов).

Африканизация России идет быстро и неуклонно. Кроме того, ускоренно растет и дифференциация по доходам. Росстат скромно не стал расшифровывать распределение по доходам у тех последних 8 процентов населения, которые зарабатывают более 100 тысяч рублей в месяц на душу. В реальности среди этих 8 процентов богатых и очень богатых (то есть, от миллиона рублей и выше в месяц) не более полутора процентов. И вот эта прослойка - единственная, кто действительно увеличивает свои доходы. У всех остальных они либо находятся на одном уровне, либо падают.

Фактически в России приблизительно полтора процента паразитов, высасывающих кровь у страны. С социально-медицинской точки зрения это в чистом виде раковая опухоль, которая лечится только хирургически: путем вырезания и удаления. Лечению она не подлежит, так как ее клетки заточены только на одну программу - жрать и размножаться.

Правда, нужно понимать, что просто удаление опухоли не даст ничего. Потребуется кардинально изменить условия существования нашего социального организма, чтобы не произошло возвращение раковых клеток. Но первый этап лечения сомнений не вызывает - без удаления этой опухоли никакое выздоровление невозможно.

Анатолий Несмиян: Рашизм-путинизм есть открытая террористическая диктатура

В Москве задержан автор канала Moscow Calling бывший ополченец Андрей Куршин. Стандартная формулировка про дискредитацию, и вряд ли будет какая-то иная последовательность, чем стандартные: арест-год следствия-лагерь.

Террор другим не бывает. Его отличительная особенность в том, что его сложно запустить и ещё сложнее остановить. Условный товарищ майор должен выполнять план, так как если он не арестует Андрея Куршина, завтра арестуют самого товарища майора. План - закон, выполнение - долг, перевыполнение - честь. Цели поставлены, задачи определены, за работу, товарищи!™ Точно так же следователь не может не передать в суд обвинительное заключение, а судья не может не вынести приговор, так как иначе придут уже за ними.

Террор - это метод управления через страх. Страх должен быть максимально «размытым», поэтому самый страшный террор - бессистемный. Когда могут прийти за любым и не потому, что он что-то сделал (или не сделал), а потому, что он живет здесь, на территории террора.

Власть при этом уже не в состоянии управлять иначе. После перехода к террору другие механизмы управления атрофируются, поэтому прекращение террора - это гарантированное обрушение системы.

Власть, которая применяет террор рационально, всегда ограничивает его как по перечню социальных групп, в отношении которых он применяется, так и по времени, в течение которого террор применяется. После чего всегда вынуждена последним аккордом пускать под нож тех, кто применял террор, потому что эти люди превращаются в нелюдей буквально сразу. И для других целей использовать их практически невозможно.

Когда произносят фразу «революция пожирает своих детей», то речь идет о частном измерении террора - революционного. Но ровно по той же схеме, так как революционеры всегда прибегают к террору, как способу удержания власти после ее захвата для того, чтобы демонтировать предыдущую систему управления и создать новую, ориентированную на новую модель развития. Как только новая система управления создана, революционный террор истребляет финальным аккордом своих создателей и переходит к более равновесной системе управления.

Мы сегодня имеем дело со специфическим терроризмом - это попытка полностью и до дна обанкротившегося режима удержать власть, так как все иные способы управления исчерпаны вместе с ресурсами управления. Его принципиальное отличие от революционного террора в том, что он призван не демонтировать, а удержать разваливающуюся систему управления, созданную под развалившуюся модель развития.

У уходящей элиты нет и не может быть новой модели развития, так как она создана под эту. Любая иная модель развития приведет к власти другую элиту, маргинализовав нынешнюю и отправив ее обратно. Туда, откуда она пришла - в криминальное подполье.

В том и заключается принципиальное отличие нынешнего террора - он конечен и бесперспективен. Он закончится не новой моделью развития и соответствующей ей системой управления, а полным и окончательным крахом нынешней. Парадокс ситуации в том, что нынешний режим применяет инструмент, который прямо «заточен» на решение противоположной задачи. Террор - это всегда про разрушение системы управления для расчистки территории под другую систему управления. И неважно - есть ли у нынешней элиты «в кармане» эта новая система управления вместе с соответствующей ей моделью развития или нет. Террор уничтожает нынешнюю систему. Гарантировано и бесповоротно. Именно поэтому он и конечен.

Для людей, которые попали под каток террора, это мало что меняет - машина будет их перемалывать до тех пор, пока режим еще на ногах. И закончится всё это только с его последним хрипом. И, конечно, убьет он еще много и очень много людей.

Вопрос «за что» по отношению к тем, кто попадает под этот каток, полностью лишен содержания. Ни за что. Когда «есть за что», то даже не арестовывают, а сразу взрывают. С побочными жертвами в виде пилотов и стюардесс, если придется.

При этом нужно опять же понимать - нет ни одного критерия, согласно которому за тобой не придут. Могут прийти вообще к любому. Даже если ты будешь истошно орать и требовать сжечь всех «врагов», испепелить их в ядерном огне и разбить им головы кувалдой - и за тобой придут тоже. В абсолютно случайном порядке. Страх - вот единственное, что создает террор. Ничего другого за ним нет и быть не может.

Осталось только дать определение режиму, который трансформировался до открытой террористической диктатуры. И это определение давным-давно дал еще Георгий Димитров, стоя перед Германом Герингом, который пытался его запугать.